Считается, что этого человека при рождении звали Элемер Альберт Хофман. Родился он в Будапеште, в обычной семье из среднего класса. Обладал выдающимися художественными способностями и за свою жизнь подделал сотни произведений искусства, подписав их, среди прочих, именами Матисса, Пикассо, Модильяни, Моне и Дега. Де Хори с компаньонами за почти 30 лет своей преступной деятельности обманули множество галерей и частных коллекционеров на миллионы долларов. В США, где мошенник прожил больше 10 лет, он называл себя бароном де Хори, чтобы добавить блеска к истории о разоренном аристократе. «Никогда музеи не отказывались купить то, что я им предлагал, — заявил однажды де Хори. — Ни одной работы не отвергли, ни одной»3. Много лет после того, как заподозрившие обман арт-дилеры разоблачили его, а ФБР объявило в розыск, де Хори продолжал подделывать картины на испанском острове Ибица, где благодаря обаянию, таланту и славе у него были комфортабельная вилла и компания знаменитостей вроде Марлен Дитрих и Урсулы Андресс.
Де Хори не копировал существующие шедевры. Его метод состоял в том, чтобы писать и рисовать новые картины, которые могли бы принадлежать кисти или перу знаменитых мастеров. Он неизменно брал старые холсты, рамы и бумагу, покупал старые картины, чтобы использовать холст, для рисунков вырывал чистые страницы из старых книг. Де Хори так здорово имитировал стиль знаменитых модернистов, что лишь немногие эксперты могут заметить разницу. Художник Кес ван Донген сам признал в его подделке собственную работу. Владелец одной нью-йоркской галереи сказал: «Когда де Хори подделывал Матисса, он писал лучше, чем Матисс». Многие признают, что немало работ де Хори может до сих пор висеть в разных галереях мира, считаясь картинами более знаменитых мастеров.
Сам де Хори однажды сказал: «Если моя работа висит в музее достаточно долго, она становится подлинником»4.
Это спорно, но что не вызывает никаких вопросов, так это минимальная разница между подлинным Пикассо и «Пикассо» де Хори. И при этом первый стоит миллионы долларов, а второй — несопоставимо меньше. Сам де Хори задавался вопросом: почему его подделки ставят ниже рисунков и картин тех художников, которых он имитировал, когда большинство экспертов не может отличить одно от другого? Знатоки искусства ценили «Матиссов» де Хори ничуть не меньше подлинного Матисса, пока не узнавали их происхождение. Так чем же на самом деле определяется ценность картин великого мастера?
Иными словами, представьте, что вам предлагают точную, до последнего атома, копию «Алжирских женщин» Пикассо («Версию О»). Оригинал в 2015 г. продан с аукциона за $179,4 млн. Полотно в ваших руках — не оригинал, и вам никогда не удастся выдать его за подлинник, но они идентичны. Сколько вы готовы заплатить за эту картину?
Вряд ли много. Если у вас неплохой банковский баланс и картина вам по-настоящему нравится, может, несколько тысяч.
Уж точно не больше $300 000. Из чего следует, что великая ценность оригинала «Алжирских женщин» состоит не в самом объекте, но в его контексте: провенансе [10], истории, имени создателя, редкости, уникальности. Если холст и краски стоят максимум несколько тысяч долларов, выходит, остальные 179 миллионов — цена контекста.
Мысль не столь безумная, как может показаться. Мы на самом деле получаем больше удовольствия от искусства, которое, как думаем, создано уважаемым мастером, чем от работ неизвестных подражателей. Последние достижения нейробиологии позволяют ученым отслеживать активность зон головного мозга, воспринимающих гедонистическую ценность. Экспериментаторы предлагали людям, помещенным в томограф, оценить несколько абстрактных полотен. Половина работ были помечены как картины из знаменитых галерей. Об остальных сообщалось, что их ученые сами сгенерировали на компьютере.
Никого не удивило, что в типичном случае люди выставляли картинам «из галерей» более высокую оценку, хотя ярлыки были разнесены в случайном порядке: любому из нас в момент эстетического суждения трудно не подпасть под влияние таких мощных контекстных указателей. Но главное открытие содержалось в данных томографии. Области мозга, обрабатывающие гедонистическую ценность, были активнее, когда испытуемые рассматривали «галерейные» картины: люди действительно получали больше удовольствия от картин, которые считали работой художника, чем от тех, которые были им представлены как имитации.
Так что, хотя астрономическая цена «Версии О» задается широким кругом факторов (не в последнюю очередь соображениями покупателя о том, какую сумму он сможет выручить от ее перепродажи), одним из таких факторов может быть и дополнительное удовольствие, которое мы получаем, глядя на любую картину, принадлежащую, по нашему мнению, кисти Пикассо. В общем, у галерейщиков действительно есть основания платить больше за работы тех авторов, чьи имена посетителям знакомы. Контекст имени добавляет измеримую гедонистическую ценность к холсту и краскам.
Фальсификаторы вроде де Хори подняли вопрос о том, в чем ценность произведений искусства. Прогресс в технологии послойного синтеза — более известного как 3D-печать — может сделать этот вопрос еще актуальнее. Как изменится для нас ценность искусства, если мы научимся печатать точные копии Венеры Милосской и «Звездной ночи» Ван Гога? Изменится контекст, и предметы, идентичные картинам и скульптурам, ради которых люди сегодня выстаивают очереди в музеях, может быть, станут не ценнее репродукций, развешанных на стенах студенческих общежитий.
Что касается Элмира де Хори, его дерзкое вопрошание, почему отлично написанная подделка хуже оригинала, до некоторой степени удовлетворено. Его фальшивые Пикассо, Модильяни и Моне сегодня продаются, именно как подделки, за много тысяч долларов. Занятно, что время от времени на арт-рынке всплывают поддельные де Хори: его имя — уже достаточно знаменитый контекст, чтобы ему подражать. Сегодня коллекционеры спрашивают: «Да, но настоящий ли это де Хори?»
Грустно, но де Хори не увидел, как его работы стали предметом фальсификации. В 1976 г. на Ибице, узнав, что его экстрадируют во Францию, чтобы судить по обвинению в мошенничестве, он принял смертельную дозу барбитуратов.
Или по крайней мере так нас уверяют.
От Моне к мясу
Искусство при всей его гедонистической ценности для многих остается далеко не первой заботой. Вопрос, как мы питаемся, гораздо более насущен, но и тут контекст может сыграть решающую роль.
Люди сегодня потребляют неразумно много мяса. В большинстве случаев вкусное и питательное, фермерское мясо слишком дорого обходится экосистеме и самим животным. Примерно треть урожая зерновых и 8% питьевой воды в мире потребляются сельскохозяйственными животными, на долю которых также приходится 15% парниковых газов, выбрасываемых в атмосферу в ходе хозяйственной деятельности человека5. Огромные площади амазонских джунглей вырублены под пастбища. Современные условия безвыгульного выращивания животных, когда они по нескольку недель заперты в помещениях без окон или в тесноте на огражденной территории, где не осталось никакой растительности, некоторые люди считают эквивалентом концлагерей. Эта система, разработанная в США, быстро распространяется по миру, обещая беспросветно ужасное существование невообразимому числу наделенных чувствами млекопитающих. Колоссальные объемы урины и фекалий, производимые этими огромными фермами, отравляют грунтовые воды и вызывают опасное цветение водоемов. Из-за того, что в Азии прирост среднего класса исчисляется миллионами, спрос на мясо будет заметно расширяться, и урон, который мы наносим экосистеме и благополучию животных, будет еще больше.
Таков контекст сочных стейков и бургеров, которые мы едим.
Многие из нас, когда покупают продукты, готовят и едят, не учитывают этот контекст. Нас заботят более практичные правды: о качестве мяса, пищевой ценности и цене, и мы не знаем — или не хотим знать конкурирующих правд о страдании животных и разрушении окружающей среды. Я в этом виновен, как и любой другой любитель мяса. Глухоту к неприглядным правдам о собственном потребительском поведении поощряют послания, которые мы слышим каждый день. Бóльшая их часть касается сочности тех или иных мясных продуктов либо риска, который несут для наших сосудов разные виды мяса. Время от времени вспыхивает паника по поводу какой-нибудь еды, но эти тревоги быстро тонут в потоке новой информации об изысканных рецептах и неотразимых ценах. Контекст окружающей среды и положения животных от нас почти полностью скрыт.
