произвести максимальную трансформацию. Этот факт позволил Рабкину (Rabkin, 1972) сделать следующее проницательное замечание: "Вместо утомительного механистического подхода (неизбежно требующего огромных затрат энергии) общая теория систем развивает новый подход, при котором результаты достигаются путем трансформации, а не тяжелой работы". Он добавляет, что трансформации – это изменения, которые происходят сразу, а не постепенно, и приводит интересное наблюдение: протестантская этика, основывающаяся на проповеди тяжелой работы, процветания и индивидуализма, представляет собой точный антитезис системной этике.
После этой преамбулы мы можем начать обсуждение первой трудности, ожидающей путешественника в лабиринте семейной системы с шизофреническими взаимодействиями.
Глава 6. Тирания лингвистической обусловленности
Ряд разочарований, испытанных нами в процессе психотерапевтического лечения семей, включенных в шизофреническое взаимодействие, заставил нас признать, что самое большое препятствие при работе с семьями, и особенно с семьями в состоянии шизофренического взаимодействия, находится внутри нас самих. Это наша собственная неизбежная лингвистическая обусловленность.
Сразу поясним, что прийти к такому выводу нам особенно помогли две фундаментальные работы: "На пути к экологии мышления" Грегори Бейтсона (Bateson, 1972) и "Война со словами" Харли Шендса (Shands, 1971). Эти работы подтолкнули нас к серьезной, требующей немалых усилий работе, необходимой для смены линейной и причинно-следственной познавательной установки на более корректную, позволившую нам разработать более адекватные терапевтические методы.
Выявление и детальная классификация коммуникативных нарушений, характерных для семей с шизофреническими взаимодействиями, сами по себе уже представляют определенный научный интерес. Для нас, однако, эти коммуникативные нарушения являлись источником ошибок до тех пор, пока мы стремились изменить семейные отношения путем их коррекции, указывая на подобные нарушения и побуждая к "правильной" переформулировке сообщений. Иными словами, мы пытались обучить семью функциональному стилю общения. Мы были при этом уверены, что можем плодотворно использовать вербальный код, ошибочно полагая, что семья, включенная в шизофреническое взаимодействие, пользуется тем же самым набором значений.
В конце концов мы осознали, в какой степени мы обусловлены нашим языковым миром. Действительно, поскольку рациональное мышление формируется посредством языка, мы описываем реальность (что бы под ней ни понималось) в соответствии с лингвистической моделью, которая становится для нас эквивалентом реальности.
Но язык не есть реальность. Он линейный, в противовес живой и циркулярной реальности. Шендс говорит, что"… язык предписывает нам линейное упорядочение фактов в дискурсивной последовательности. Бессознательно находясь под полным влиянием лингвистического видения, мы выбираем и затем навязываем восприятие мира, основанное на представлении об его линейной организации в виде общезначимых причинно-следственных законов. Поскольку язык постулирует субъект и предикат – то, что действует, и то, на что действуют, – во множестве сочетаний и перестановок, мы полагаем, что такова структура мира. Но вскоре мы узнаем, что ни в каком достаточно тонком и сложном контексте этот конкретный порядок вещей не обнаруживается, если его не ввести туда произвольно, и впоследствии делаем это, устанавливая разграничения в непрерывном континууме, так что появляются "гипер-" и "гипо-", "нормальное" и "аномальное", "черное" и "белое" (Shands.1971, p. 32).
Но все равно мы остаемся в плену полной несовместимости двух первичных систем, в которых протекает существование человека: живой системы, динамичной и циркулярной, и символической системы (языка), дескриптивной, статичной и линейной.
Развивая свое видоспецифическое свойство – язык, который также служит главным средством для создания и передачи культурной информации, – человек должен был интегрировать два совершенно различных коммуникативных модуса: аналоговый и цифровой. Поскольку язык является дескриптивным и линейным, мы вынуждены, для описания взаимодействия, прибегать к дихотомизации или к серии дихотомизаций. Дихотомизация, навязываемая самой природой языка, который требует "до" и "после", субъекта и объекта (в смысле исполнителя и реципиента действия), предполагает постулат причины и следствия, а тем самым – моралистическое толкование.
Морализм присущ языку в силу линейности лингвистической модели. Например, в 15-й главе мы увидим, что в ситуации, где идентифицированный пациент – молодая женщина – играет роль грубого и склонного к насилию первобытного отца, возникает соблазн объявить причиной "патологии" несостоятельность и пассивность реального отца, тем самым впав в моралистическое суждение о нем. Однако в циркулярной модели эти два типа поведения могут рассматриваться просто как взаимно дополняющие функции одной игры.
В случаях семей с шизофреническими взаимодействиями, где два коммуникативных модуса, аналоговый и цифровой, находятся в конкуренции, наша лингвистическая обусловленность приводила нас к ряду ошибок, самые значительные из которых могут быть кратко охарактеризованы следующим образом:
а) концептуализация живой реальности семьи линейным способом вместо системно-циркулярного;
б) оценка коммуникативных кодов семьи как "ошибочных" по сравнению с нашими собственными с последующей попыткой исправить их;
в) опора почти исключительно на цифровой код, то есть на уровень содержания сообщения в попытках терапевтического воздействия.
Описание и анализ в последующих главах наших терапевтических вмешательств прояснит читателям эпистемологическое и методологическое изменение, которое мы попытались произвести. Общее в этих терапевтических вмешательствах – стремление преодолеть лингвистический барьер, чтобы попасть в пространство циркулярности.
Глава 7. Позитивная коннотация
Фундаментальный терапевтический принцип, который мы называем коннотацией, изначально был порожден нашей потребностью не противоречить самим себе, когда мы даем парадоксальное предписание симптома идентифицированного пациента. Разве можем мы предписывать поведение, которое сами же раскритиковали?
Хотя отказ от негативной оценки симптома идентифицированного пациента дался нам сравнительно легко, того же нельзя сказать о поведении остальных членов семьи, особенно родителей, которое демонстрировало свою тесную связь с симптомом. Шаблонное видение легко могло увлечь в сторону произвольной расстановки пунктуации, чтобы, в соответствии с причинными отношениями, искать корреляции между симптомом пациента и симптоматическим поведением "других". В результате нередко получалось так, что мы ощущали в себе возмущение и гнев по отношению к родителям пациента. Такова тирания лингвистической модели, от которой нам трудно было освободиться. Нам пришлось понуждать себя, чтобы полностью осознать антитерапевтические последствия этой ошибочной познавательной установки.
По сути, позитивная коннотация, или осмысление симптома идентифицированного пациента в сочетании с негативным осмыслением симптоматического поведения других членов семьи, равносильна произвольному разделению членов семейной системы на "хороших" и "плохих" и поэтому лишает терапевта возможности работать с семьей как с системной целостностью.
Таким образом, нам стало ясно, что работа в рамках системной модели возможна лишь тогда, когда позитивная коннотация дается одновременно симптому идентифицированного пациента и симптоматическому поведению других (например, в форме заявления), все наблюдаемое нами поведение членов семьи вызвано, по нашему мнению, одной общей целью сохранения сплоченности семейной I группы. В результате терапевт получает возможность рассматривать всех членов этой группы на одном уровне без углубления в альянсы или группировки, служащие питательной средой дисфункциональности семейной системы. На самом деле, дисфункциональные семьи регулярно, особенно в кризисные периоды, проявляют склонность к расколу и разногласиям,
