Во всеобщем проявлении этих противоречащих представлений – у большинства людей и даже не только в сфере нравственности – сомневаться нельзя. Обсуждению их не уделялось, однако, должного внимания. У Спитты мы находим следующее, относящееся сюда мнение Целлера (Статья «Irre» во Всеобщей энциклопедии наук Эрша и Грубера) (с. 144): «Редко разум организован настолько удачно, что он постоянно обладает полною силою и что постоянный ясный ход его мыслей не нарушают не только несущественные, но и совершенно абсурдные представления; величайшие мыслители жаловались на этот призрачный, докучливый и неприятный хаос впечатлений, смущавший их глубокое мышление и их священнейшие и серьезнейшие мысли».
Более ярко освещает психологическое положение этих противоречащих мыслей Гильдебрандт, который утверждает, что сновидение дает нам иногда возможность заглянуть в глубины и сокровенные уголки нашего существования, которые в бодрственном состоянии остаются для нас закрытыми (с. 55). То же разумеет и Кант[21] в одном месте своей «Антропологии», когда говорит, что сновидение существует, по всей вероятности, чтобы раскрывать нам скрытые наклонности и показывать нам то, что мы собою представляем, и то, чем мы были бы, если бы получили другое воспитание; Радешток(с. 84) говорит, что сновидение открывает нам только то, в чем мы сами себе не хотели признаться, и что поэтому мы несправедливо называем его обманчивым и лживым. И. Е. Эрдманн говорит: «Сновидение никогда не открывало мне, что мне следует думать о ком-либо; но сновидение неоднократно уже, к моему собственному огромному удивлению, показывало мне, как я отношусь к нему и что я о нем думаю». Такого же мнения придерживается и И. Г. Фихте: «Характер наших сновидений остается гораздо более верным отражением нашего общего настроения, чем мы узнаем об этом путем самонаблюдения в бодрственном состоянии». Мы обращаем внимание на то, что проявление этих побуждений, чуждых нашему нравственному сознанию, лишь аналогично с известным уже нам господством сновидений над другими представлениями, относящимися к бодрственному состоянию или играющими там ничтожную роль; по этому поводу Бенини замечает: «Конечно, наши склонности, которые мы считали подавленными, исчерпанными, воскресают. Старые и погребенные страсти оживают. Люди, о которых мы не думали, появляются в образах сна» (с. 149).
Фолькельт говорит: «Представления, которые прошли почти незаметно в бодрствующее сознание и которые, по всей вероятности, никогда не будут извлечены из забвения, очень часто дают знать о себе в сновидениях» (с. 105). Необходимо, наконец, упомянуть здесь о том. что, по мнению Шлейермахера, уже засыпание сопровождается проявлением нежелательных представлений (образов).
Нежелательными представлениями можно назвать все те представления, появление которых как в аморальных, так и в абсурдных сновидениях возбуждает в нас неприятное чувство. Существенное различие заключается лишь в том, что нежелательные представления в области морали представляют собою противоречие нашим обычным переживаниям, в то время как другие просто-напросто нас удивляют. До сих пор еще никто не пытался более глубоко и подробно обосновать это различие.
Какое же значение имеет проявление нежелательных представлений в сновидении, какой повод относительно психологии бодрствующей и грезящей души можно извлечь из этого ночного проявления противоречащих этических побуждений? Здесь необходимо отметить новое разногласие и новую различную группировку авторов. По мнению Гилъдебрандта и его сторонников, приходится неминуемо признать, что аморальным движениям души и в бодрственном состоянии присуща известная сила, которая не может, однако, проявиться на деле, и что во сне отпадает нечто, что мешало нам до того сознавать наличность этих побуждений. Сновидение выясняет, таким образом, реальную сущность человека, хотя и не вполне исчерпывает ее, и не принадлежит к числу средств, которые облегчают доступ нашего сознания к скрытым тайникам души. Только на основании этого Гильдебрандт может приписывать сновидению роль предостерегателя, который обращает наше внимание на скрытые моральные дефекты нашей души, все равно, как по признанию врачей, оно предупреждает сознание о незаметных до того физических страданиях. Спитта, по всей вероятности, руководился тем же, когда указывал на источники возбуждения, которые играют видную роль в период зрелости и утешают грезящего субъекта тем, что он сделал все, что было в его силах, если вел в бодрственном состоянии строго добродетельный образ жизни и старался всякий раз подавить греховные мысли, не давая им развиться и особенно проявиться на деле. Согласно этому воззрению мы можем назвать «нежелательными» представлениями – представления, «подавляемые» в течение дня, и видеть в их проявлении чисто психический феномен.
По мнению других авторов, мы не имеем права делать подобные заключения. По мнению Иессена, нежелательные представления в сновидениях, а также и в бодрственной жизни и в лихорадочном состоянии носят «характер приостановленной волевой деятельности и до некоторой степени механического воспроизведения образов и представлений путем побуждении» (с. 360). Аморальное сновидение доказывает якобы только то, что грезящий субъект когда-либо, очень может быть и случайно, узнал о данном представлении, которое отнюдь не обязательно должно служить составной частью его психики. Знакомясь с мнением Мори по этому поводу, мы сомневаемся, не приписывает ли он сновидению способность разлагать душевную деятельность на составные части вместо того, чтобы попросту ее разрушать. О сновидениях, в которых человек преступает все границы моральности, он говорит: «Именно наши склонности заставляют нас говорить и действовать, причем наша совесть нас не удерживает, хотя иногда предупреждает. У меня есть недостатки и порочные склонности. В состоянии бодрствования я стараюсь бороться с ними и часто мне удается контролировать их, не поддаваться им. Но в моих снах я всегда им поддаюсь или точнее действую под их импульсом, не испытывая ни страха, ни угрызений совести. Конечно, видения, разворачивающиеся передо мной, составляющие сновидения, подсказываются мне теми побуждениями, которые я чувствую и которые отсутствующая воля даже не пытается подавить» (с. 113).
Если верить в способность сновидения раскрывать действительно существующее, но подавленное или скрытое моральное предрасположение грезящего субъекта, то более яркую характеристику, чем у Мори (с. 115), найти трудно: «Во сне человек проявляется полностью во всей своей оголенности и природном нищенстве. Как только он перестает применять свою волю, он становится игрушкой всех страстей, от которых в состоянии бодрствования его защищает совесть, чувство чести и страх». И в другом месте (с. 462): «Во сне проявляется человек инстинкта… Человек как бы возвращается к своему природному состоянию, когда видит сон. Чем менее глубоко проникли в его дух приобретенные идеи, тем более тенденции, не согласующиеся с ними, сохраняют свое влияние во сне». Он приводит затем в качестве примера, что в сновидениях он нередко видел себя жертвой как раз того суеверия, с которым наиболее ожесточенно боролся в своих сочинениях.
Ценность всех замечаний относительно психологического содержания сновидений нарушается, однако, уМо-ри тем, что он в столь правильно подмеченном им явлении видит только доказательство «психического автоматизма», который, по его мнению, господствует над сновидениями. Этот автоматизм он противопоставляет психической деятельности.
Штрикер в одном месте своего анализа сознания говорит: «Сновидение состоит не только из обманчивых иллюзий; если спящий пугается во сне, например, разбойников, то хотя эти разбойники и иллюзорны, но страх вполне реален». Это наводит на мысль о том, что развитие аффекта в сновидении не допускает оценки, которая выпадает на долю других элементов сновидения, и перед нами предстает вопрос, какой из психических процессов во сне реален, иначе говоря, какие из них могут претендовать на включение их в состав психических процессов бодрственного состояния?
ж) Теории сновидения и функции его.
Суждение о сновидении, которое старается с какой-либо определенной точки зрения выяснить возможно большие стороны последнего и в то же время определить отношение сновидения к какому-либо более широкому явлению, можно назвать теорией сновидения. Различные теории различаются по тому, выдвигают ли они ту или иную черту сновидения ее на первый план. Из теории вовсе не обязательно выведение какой-либо определенной функции, иначе говоря, пользы или какой-либо иной деятельности сновидения, но наше мышление, привыкше к телеологическому методу, несомненно, более сочувственно отнесется к той теории, которая не оставляет без внимания и функции сновидения.
