Если мать живет в мире, где ходят в театры и на концерты, слушают музыку, ездят на природу, то в этот мир она и родит ребенка. Если родители – люди, которые ездят на дачу, ходят на рыбалку, спускаются по рекам на байдарках – это будет и для ребенка такой же мир. Если это безумный мир работы, работы, и ничего другого там нет, там делается только карьера, – это будет такой мир. Если это мир низов, распада, если там пьют, если там агрессия, – значит, в таком мире родится и ребенок.
Чаще всего самой матери практически не известно, как получилось, что она оказалась именно в этом мире. Если он ей нравится, то она спокойна, уверена в себе и в мире, в котором живет. Если у матери противоречия с миром, в котором она живет, а никто ей не объяснил, что мечтами о чуде, надеждами, будто сказка станет былью, увы, увы, ничего не изменишь, тогда она не живет, а дергается, и такой же дерганой и полной борьбы будет жизнь ребенка. Хорошо как-то тут подсуетиться, вокруг оглядеться и прикинуть: как я тут оказалась? Хочу ли я, чтобы мой ребенок тут жил? Что нужно сделать, чтобы что-то изменить и хоть немного приблизить мир, в котором мы живем, к миру, в котором нам хотелось бы жить и в который не стыдно было бы привести нового человека?
Очень живуче такое утверждение: каждая мать хочет для своего ребенка хорошей жизни. Я очень хочу в это поверить. Потому что вроде бы и нет оснований в это не верить. Только что тогда делать с детьми, оставленными в больницах, подброшенными к порогам приютов? И это еще лучший вариант. А с брошенными в лесу и на помойках, с проданными неизвестно кому за бутылку водки?.. Только не кричите мне громко – это больные, это невменяемые, недееспособные. Нет, они вменяемые, они дееспособные и даже не все из них живут за чертой бедности… Что с этим делать?
Материнский инстинкт отсутствует? В природе что-то сломалось? Говорят, это возможно. Но ведь человек – это много больше, чем природный инстинкт. Человек – душа, разум, культура. Ну, нет в мире, в котором она живет, места ребенку, просто нет. А значит, у нее нет мира, который она хотела бы ему дать .
Я сейчас не о детях, которым судьба родиться нежеланными, и не о матерях. Я о самках рода человеческого, неведомо как для них самих живущих, неведомо как зачавших и только по воле биологической природы произведших на свет детенышей.
Вот такая очень непростая, не решаемая однозначно коллизия. Мира нет, а ребенок есть. Тут вопрос суда, и общественного, и человеческого, и божьего, он как бы един, только жаль все-таки, XXI век… Мне кажется, XXI век мог бы уже привести людей к тому, чтобы не было нежеланных детей. Я думаю, это тоже серьезная тема: желанные дети и нежеланные.
Что такое нежеланный ребенок? Люди хотели получить удовлетворение от того акта, который, собственно, выделен как секс, как место удовольствия, но от него случается, бывают дети, и просто в силу безответственности, небрежности двое не позаботились о том, что можно предотвратить это последствие. Это так просто в наше время и так безболезненно, что количество так называемых нежеланных детей свидетельствует о том, что, к сожалению, человечество сильно отстает от возможностей века, в котором оно живет.
А что запечатывается в этом человеке, прихода которого в мир никак не ожидали и даже не желали? Ведь нежеланные дети бывают не только у людей из социально опасных слоев… Социальная обеспеченность и желание-нежелание иметь ребенка – знак равенства тут не поставишь. Если женщина носит ребенка и все время думает: «Надо ли мне это? Не сделала ли я ошибку? Может быть, не нужно было? Как же теперь это будет?..» Даже если это женщина, которой чувство долга, чувство ответственности, какая-то социальная и психологическая взрослость не позволит избавиться от ребенка, отдать его чужим, оставить в больнице, подбросить его где-то (мы говорим уже о крайних случаях), все равно ребенок рождается уже с этим конфликтом, этот конфликт в него впечатан.
Мне могут возразить, что есть женщины, которые так хотели, очень хотели детей, а родился просто как непонятно что, и непослушный, и то, и се… Я могу сказать так: во-первых, нужно хорошо выяснить, чего же там в действительности хотели. Побыть взрослой, пережить беременность, доказать свою женскую состоятельность? Или все-таки стать проводником и воспитателем нового человека? А во-вторых, что такое непослушный ребенок? Сразу причем: то кричит, то бегает слишком много, то сидит слишком тихо, то спит не тогда… Она так мечтала, так мечтала, все представила, как это будет, а он, да он просто ее подвел, обманул, не учел мамины пожелания. Родилось существо с характером, поведением и особенностями, абсолютно не совпадающими с представлениями родившей его женщины о том, каким оно должно быть.
Она мечтает о том, в какой мир она его приведет, и может быть, она надеется, что он примет этот мир, что он ему понравится, и, собственно, усилия матери должны быть направлены на то, чтобы раскрыть ему этот мир, показать, найти те способы и те слова, которые будут понятны этому родившемуся человечку, не свои ценности, даже пусть ценности-то твои, но формы другие, по-другому. «Мне это всегда так нравилось, а ему неинтересно». Ну, неинтересно. У вас это сопряжено с каким-то переживанием и вам это нравится – у него нет этого переживания. Или помогите ему, чтобы у него тоже было свое переживание, или примите, что он видит мир несколько иначе. Горе тем детям и матерям, у которых не хватает знаний, извините, ума или житейского опыта ни сделать так, чтобы ребенок этот ее мир принял и полюбил, чтобы он стал для него своим, ни души, чтобы услышать своего ребенка и, может быть, изменить что-то в своем мире, чтобы в нем было хорошо обоим.
Тут-то такая мама и заявляет: «Он просто как не мой». Хорошо еще, если это только подругам и родственникам сообщается. А не глядя этому «не моему» прямо в глаза.
Конфликт. Тяжелый, вязкий, иногда, кажется, непреодолимый. Ребенок ощущает, что его не принимают, а мать смотрит на него с опаской и недоумением. Как-то на этом фоне даже неловко вспоминать мечту о безусловной любви. Существует множество историй, когда это неприятие приводит детей к мысли, что, наверное, это не его мать, что его подменили в роддоме или взяли из детдома, и он ей чужой. А чем, как еще защититься ребенку от этой нелюбви, от постоянно ощущаемого неприятия, иногда просто неприязни? Дети не могут понять, почему, что бы они ни делали, все не так? Особенно сейчас, когда на телевидении, в кино и литературе постоянно встречаются истории о всяких страшных подменах, заменах и прочее? Это о чем сообщения? Это сообщения, прежде всего, об абсолютном несовпадении.
«Я вот мечтала… Мы же ходим на концерты, классическую музыку слушаем, мы так вот любим, а он – железяки, машинки и вообще бокс. Это как это? Это неприлично». Подождите, подождите, вы посмотрите, посмотрите: кто пришел. Кто пришел, посмотрите! С каким предназначением, под какую задачу пришел человек в этот мир. Какая у него данность, какой ресурс. Вы мечтали, чтобы он был творческим человеком, но почему ваше представление о творчестве ограничивалось музыкальной школой? Ну ладно, художественной, ну, может быть, спорт – фигурное катание или теннис… А бокс – это же так ужасно, так неинтеллигентно. Или, наоборот, в брутальном таком вот мире вдруг рождается ребенок, который начинает заниматься музыкой вопреки всему…
Посмотрите, кто пришел. Потому что мы можем предлагать ребенку мир со своими ценностями, но формы, то, какие «хочу» будут реализовываться с помощью этих ценностей, мы же не знаем. Кто сказал, что какая-то совершенно чуждая для вас деятельность, страстное желание разбирать и собирать машинки, изобретать какие-нибудь технические вещи… «Вечно ты с этими машинами, фу, как это грубо, как это грязно!» или наоборот: «Что это ты, как девчонка! Какой же ты мужик, если ты вдруг танцами занялся?». Как рассказывал один из величайших танцовщиков нашего времени, его отец сказал: «Мой сын никогда не будет в обтянутых штанах ногами дрыгать». Мать его увезла, прикрыла собой и дала возможность миру получить одного из ведущих танцовщиков конца XX начала XXI века. Не совпали ожидания.
Да что дети, они слабые, они неопытные, они растеряны и не понимают, чем не угодили, чем прогневали этих всесильных богов-родителей. Но ведь и матери начинают биться в истериках и с параноидальным упорством искать врага, который подменил их ребенка, забрал себе того, правильного, а им, несчастным, подсунул этого не такого, неправильного. Кормят свою душевную лень и человеческую незрелость страшилками из желтой прессы и досужими россказнями. Они готовы этим оправдать свою душевную и умственную лень и свою неумелость.
Вот так оно и получается: все, что мы можем дать нашим детям, – это мир, в котором мы живем. Но нам не дано предугадать, мы не можем предвидеть, примет ли ребенок этот мир. И если он его не принимает, не надо винить ребенка. Может быть, у вас слишком однозначный способ предложения этого мира, ваше представление о том, как это должно быть… Если мы предлагаем мир, а при этом возмущаемся, почему наш ребенок, которого мы практически с пеленок водили в оперу и на концерты, хочет заниматься какими-то мордобоями и кататься на скейте, то мы не мир ему предложили, а программу в этом мире, те же рельсики, но в интеллектуально-художественной обработке. А может быть, нам ребенок предлагает посмотреть, что мир шире, и в этом мире в способах, которыми он реализуется, тоже есть все, что вы так цените в своем мире, просто там оно по-другому проявлено. Тут вопрос взаимного обучения.
