Стыд относится к сфере души человека и не позволяет ему как-то с ним справиться; он постоянно ощущает неполноценность, невозможность очиститься (а также установить справедливость). Это постоянное ощущение недостаточности, неполноценности, которое нельзя изменить или исправить только посредством деятельности Эго. Никакая сила воли и никакие молитвы и даже страдания не сотворят чуда. В силу самой своей природы, своего «естественного состояния» душа никогда не бывает завершенной, и чем ближе она к завершенности, тем более очевидны существующие в ней лакуны. Переживание душой своей незавершенности и темноты как раз и является переживанием стыда. Вина — это моральное и юридическое понятие; стыд относится к религиозному переживанию психики.
Не следует отказываться от религиозной ассоциации мученика с человеком, «добровольно выбирающим мучительную смерть вместо отказа от своей религии». Чтобы признать психологическое мученичество, нам следует лишь заменить слово «религия» на «невроз»; этот человек добровольно переживает смерть своей души вместо отказа от своего невроза. Если вслед за Юнгом мы сочтем, что невроз — это односторонняя установка, тогда невроз — это ложное сужение, подобное шорам, надетым на человека, обладающего отличным зрением. Все, что могло бы расширить его видение: периферийное зрение, взгляд на нюансы и объекты под новым углом — остается вне зоны его восприятия. Невроз — не столько слепота, сколько ограниченное видение с неизвестными пределами. Это видение работает на эго-установку или отвечает ей. Оно ограничивает и вместе с тем защищает эго-установку, как крепостная стена, разделяющая людей на тех, кто внутри, и тех, кто снаружи. Невроз заключает душу в плен, чтобы сохранить ее односторонность. И это действует всегда: именно поэтому он так долго и упорно держится и не проходит.
Страдания психологического мученика не имеют большого значения, ибо источник страданий мученика считается внешним, возникшим из «окружения»: это может быть не вызывающая симпатии супруга или подруга, служба учета годового дохода, неблагодарные дети. Источник дискомфорта проецируется вовне: «Другие люди заставляют меня страдать». Такое ложное восприятие мешает самопознанию. Это не значит, что не существует никаких внешних причин, вызывающих оправданные страдания, и никаких внешних сил, затрудняющих нашу жизнь. Жизнь полна всевозможных превратностей и борьбы. Не все это создаем мы сами. Душевное равновесие зависит от психологической установки по отношению к страданиям. Особенность установки мученика — склонность к жалобам и самооправданию, а не к глубоким привязанностям и объективным оценкам; такой установке в большей степени свойственна жалость человека к себе, чем самосострадание, чувство полной беспомощности, а не истинное признание собственной ограниченности. Бить себя кулаком в грудь — сколько угодно, но только не истинное признание мучеником своей вины!
Мученичеству не хватает глубины. Страдания мученика не осознанны и не поучительны; его поведение вызывает скуку у тех, кто вынужден его наблюдать, а по существу — и у него самого. Мученичество — это припев к песне, повторяющийся снова и снова безо всякой гармонии и с незначительными вариациями. Хотя мученик мало что может переварить психологически, для удовлетворения фантазии ему необходима постоянная подпитка, несколько новых источников мучений. Мученик движется по горизонтали в поисках источника, способного причинить ему страдания. В отличие от него мазохист (чаще всего без всякого успеха) кричит и отталкивается ногами от почвы, пытаясь преодолеть земное притяжение, но все равно терпит поражение и падает вниз. Почва, на которую он падает, оказывается твердой: это плодородный слой, гумус, который составляет ее сущность. Этот плодородный слой притягивал его к себе, но он же удержал его на поверхности и не дал провалиться вглубь. Чем он чернее, тем он более плодороден, как плодородна сама земля. В этом угнетенном и униженном состоянии мазохист может оказаться перед новым инсайтом, приблизиться к свежему образу, к новой возможности роста, к потенциальным изменениям.
Иллюстрацией могут служить два сновидения женщины, перешагнувшей тридцатилетний рубеж. Она была глубоко религиозной и при этом обладала мазохистским комплексом, выступавшим из основания ее психики подобно гигантскому рогу и вызывавшим у нее очень глубокие нарушения. Она не находила никакой ценности и никакой цели в своем «извращенном» желании психических страданий. После нескольких лет внутренней борьбы, которая шла в процессе анализа и за его рамками, пациентке приснился следующий сон:
Я нахожусь на заднем сиденье машины и сижу между двумя друзьями: Дэвидом и Энн. Каким-то неуловимым движением Дэвид достает и надевает на меня пару наручников, а Энн ему помогает. У меня начинается паника; я принимаюсь бороться, но Дэвид сильнее меня: он подвешивает наручники на крюк на потолке машины и запирает их на отдельный замок. Я должна ехать, стоя на коленях с поднятыми руками и склоненной головой. Я ощущаю себя совершенно подавленной и униженной. Они везут меня в тюрьму. Я чувствую себя виноватой, я в ужасе от того, что меня предали. Никто не разговаривает со мной. Спустя много времени Дэвид кладет ключ мне в руку. Меня это поражает; у меня даже мелькает мысль, что теперь они меня отпустят. Но Дэвид говорит: «Это тебе не сулит ничего хорошего». Вскоре я понимаю, почему: я могу освободиться от привязи к потолочному крюку, но по-прежнему остаюсь в наручниках. Они не могут освободить мне место на сиденье, поэтому я должна продолжать стоять на полу на коленях. Тогда Дэвид дает мне коробку с ключом от наручников. Но, открывая ее, я вижу там только множество мелких странных кусков металла. Из них я должна сложить ключ. Когда мы приближаемся к тюрьме, меня охватывает паника. В отчаянии я поворачиваюсь на коленях и закрываю лицо руками, уткнувшись в сиденье. У меня больше нет сил это выдержать.
Проснувшись, женщина почувствовала, что это был «худший сон в ее жизни», худшее, что она могла себе представить. Она не могла выдержать этот чудовищный образ и ощущение скованности в подвешенном состоянии полной беспомощности. Одновременно с глубоким отвращением она почувствовала нечто, похожее на «дрожь», ибо ощутила своеобразное удовлетворение при виде худшего, что с ней могло случиться. Интуитивно она почувствовала, что с достижением самого дна переживаний начались изменения в ее мазохистском комплексе. Прошло менее двух недель, и она увидела следующий сон:
Я нахожусь в огромном храме. Я психически нездорова, причем это какое-то религиозное помешательство. В этом храме есть элитная группа, состоящая из 120 мальчиков, совершающих какие-то таинства. Я хочу попасть в эту группу, но узнать эти тайны — значит совершить тяжкое преступление. У меня два друга, которые стремятся помочь мне справиться с этим страшным помешательством. У внешней стороны двери в комнату, где собирается эта тайная группа, молодой человек вежливо меня подталкивает и говорит: «Вставайте на колени». Я чувствую в глубине протест, не желая оказаться в этом унизительном положении, но опускаюсь на колени и остаюсь неподвижной. Предполагается, что я молюсь, но я смотрю в замочную скважину и поражаюсь тому, что вижу. Старший группы объявляет о «спрятанном сокровище». В этот последний момент я смотрю в замочную скважину, пораженная тем, что вижу и слышу. Кто-то открывает внешнюю дверь, и мы видим друг друга. Мои друзья оттаскивают меня от замочной скважины. Но когда мы входим в главное святилище (там находится все сообщество), я веду себя очень спокойно и достойно, совершенно не напрягаясь. Кто-то из собравшихся задает мне вопрос. Я отвечаю очень спокойно, хотя нахожусь почти в трансе: «Я нашла сокровища». Это высказывание вызывает почти магическое воздействие: все оборачиваются ко мне и уступают дорог)'. Словно перестало действовать какое-то заклятие, будто эта тайна на всех давила, и теперь все собравшиеся больше ничего не будут бояться. Они с трепетом смотрят на меня, а я благоговею перед тайной сокровища. Я готова к тому, что они меня накажут, так как я совершила тягчайшее преступление. Но все меня приветствуют, и кто-то предлагает всем вместе спеть гимн.
В обоих снах женщина унижается, встав на колени. В первом сне она оказывается в роли жертвы, ее везут насильно, она борется, ей надевают наручники и привязывают к крюку; при этом она находится между двумя друзьями, больше напоминающими врагов. Как мученица, она не видит ничего «плохого» в том, что сделала, при этом таинственным образом получает мучительное «наказание» извне. Как и в случае вины, внимание обращается на деятельность: на то, что она совершила безумнейший поступок: искала ключ, рылась в коробке, складывала другой ключ из кусков металла и в конце концов пришла в отчаяние, потеряв способность действовать. Получается, что само действие привязало ее, парализовало ее психику. Во втором сновидении женщина видит себя психически нездоровой и святой. Ее друзья ведут себя по-дружески, и один вежливо и настойчиво помогает ей встать на колени; на этот раз она соглашается более охотно, и, встав на колени, она остается в этом положении, ибо уже вступила — перешла черту, может быть, получила доступ к инициации.
