К этому сегодня можно добавить и запойное пьянство, нередко имеющее место среди бывших «ликвидаторов», которое, согласно мнению автора классического учебника по психиатрии Осипова, является проявлением шизофрении.
Непросто будет психиатрии признать самоубийственные жертвы ПТСР жертвами шизофрении. Для этого есть много причин: политические, корпоративные, психологические. И они все могут встать в полный рост, чтобы не сказать правду простым и страдающим людям, которые слишком поздно на практике узнают жестокий закон политики: «Слова даны, чтобы скрывать наши мысли». А если и наука вдруг осознала себя «главной прислужницей власти» (Ромен Роллан)? Каждый солдат, вероятно, мечтает о «ране небольшой», как в старой песне. Много ли найдётся добровольцев служить в «горячих точках», если они будут знать, что вместо награды или мгновенной смерти позднее будут страдать от Ш.? Поэтому «всего» не говорят и специалисты. Банальная ложь ещё долго останется в политическом арсенале. «Хотят ли русские войны?» А кто сказал, что в Чечне и в Грузии сошлись «русские» интересы?
Представители художественного творчества, писатели, одними из первых осознали двойственную, шизофреническую душу современной политики и науки. Так М.М. Пришвин в середине 20 века писал: «На моём веку совершилась огромная перемена в сознании человека: в моё время ещё верили просто в науку, что человек овладевает законами природы себе на добро, и такое победное шествие человека как царя природы вперёд называлось прогрессом. В науке есть чары не меньшие, чем в искусстве, отвлекающие личность человека от конкретных условий добродетели (творчества добра), в том смысле, чтобы служить лучшему всех людей, как себе самому».
Можно встретить и устрашающие мысли: «На все эти вопросы «наука» нам не отвечает, и ответить не может, не идя на своё кастовое самоубийство. Ибо ответить — это значит признаться в том, что она, «наука», нам врала сознательно, намеренно и систематически» — (Ив. Солоневич. Народная монархия. — Минск, 1998. — С. 131.)
В конце двадцатых прошлого столетия великий русский невропатолог и психиатр В.М. Бехтерев посетил «вождя всех народов и лучшего друга советских учёных» товарища Сталина. И сделал заключение не о качестве закусок и вина, а о психическом состоянии своего клиента: это была паранойя. Вероятно, он захотел поделиться своим открытием со специалистами (и не только), но был через несколько дней убит. За десять лет до трагической смерти Бехтерев сумел заложить фундамент новой науки, которую назвал коллективной рефлексологией. Он считал, что если нервные рефлексы свойственны отдельному индивиду, то они точно так же могут быть характерны для человеческих групп, больших и малых. Попросту говоря, толпы. И на примерах войн и революций доказывал действенность коллективных рефлексов. Советское время — период больших потрясений. После смерти лидера новой науки и сама она заглохла. А страх учёных до сих пор жив. Наше повествование в какой-то степени продолжает идеи Бехтерева: Шизофрения есть не только индивидуально больное, но и коллективное.
Затронем вопрос о нравственности в науке. Собственно, что трогать-то, если её там и не должно быть? Именно гегельянская философия проложила путь русской науке и философии, в том числе диалектическому материализму, который и уничтожил несогласных. Именно суждения Гегеля о всемогуществе логического знания пришлись по духу любителям экстремистских социальных экспериментов. Диамат занимает ещё много места в головах учёных. И психиатрия — не исключение.
Гегель покончил с искусством: дух, вознёсшийся до вершин абсолютного познания, не может снизойти к художественному творчеству, этой низшей ступени его бытия. Для поэзии и искусства места теперь нет. А заканчивается гегелевское учение обожествлением государства (Гулыга Арсений. Шеллинг. — М.: Молодая гвардия, 1982. - 317с.).
Одним из самых мощных оппонентов Гегеля был его современник, немецкий философ Шеллинг, также имевший множество продолжателей в России. Среди самых именитых писатель Вл. Одоевский, поэт Тютчев, философ Вл. Соловьёв, литератор Григорьев, которые оказали незначительное влияние на судьбы России в 20 веке, но могут быть снова востребованы в 21 веке. Из трактатов Шеллинга вытекает, что знания недостаточно, а наука может служить злу; поэтому науке нужен нравственный ориентир. А человеку тем более. Он не верил, что культ разума возможен: «все умрут от скуки!», — и говорил, что ум может содержать нечто негативное, бесцельное, а рассудочный ум и мудрость — вещи различные. «Мудрость не припишешь тому, что направлено к безнравственному или стремится достичь благие цели, используя безнравственные средства». Аполлон Григорьев писал: «Каким образом из явлений частных складываются типы в душе художника — вопрос далеко ещё не разрешённый: дело в том только, едва ли они складываются сознательно, аналитически. Я верю с Шеллингом, что бессознательность придаёт произведениям творчества их неисследимую глубину. В душе художника истинного эта способность видеть орлиным оком общее в частном есть непременно синтетическая, хотя и требующая, конечно, поддержки, развития, воспитания….Тип, каков бы он ни был, есть уже прекрасное». (Гулыга Арсений. «Шеллинг». — М.: Молодая гвардия, 1982. -317с.).
Вероятно, общество, опирающееся на творчество бессознательного, имеет гораздо большие перспективы, но 20 век сделал свой примитивный выбор.
Итак, волею большевиков наука оказалась без нравственных ограничений. А что же психиатрия? Последняя придавала значение морали (от слова «мор»?), но, прежде всего, когда речь шла не столько об интересах больного, сколько об интересах тогдашнего общества или государства. И от этих «ножниц», кажется, ещё не избавилась. Достаточно вспомнить, как Советская власть «лечила» под стражей диссидентов в психиатрических лечебницах. Представьте себе и ситуацию, что хронический алкоголик убил одного или несколько человек в состоянии опьянения. Если он не докажет (часто это невозможно), что находился в приступе белой горячки (галлюцинации и прочее), то его будут судить как обычного преступника. Да, и будут ли заинтересованы родственники убиенных в нахождении посредством психиатрической экспертизы доказательств, что убийца был настоящим шизофреником и должен вместо тюрьмы отправиться на длительное лечение в больницу? А будет ли эксперт сам кропотливо искать эти доказательства, ведь, он тоже сочувствующий жертве человек? А если убийца рос в детском доме? А если таких убийц становится всё больше? А если наука не становится нравственнее?
И ещё представление. Вдруг в цивилизованном обществе завёлся каннибал, который съел человека, или на худой конец представителя власти, с погонами на видном месте. А если им же были съедены нескольких лучших представителей человечества? И случайно оказался пойман. Кто из наших сограждан и им сочувствующей науки не захочет, чтобы людоед оказался в тюрьме или, что лучше, был казнён (ныне такое реально невозможно)? А сомневаются ли обыватели, да и врачи не из корпуса экспертов, что каннибализм — это и есть лицо шизофрении, или попросту сумасшествия? Едва ли. Потому что или человек разумный (как это объявлено), или…. Вот и получается, что каннибалу нельзя ставить диагноз шизофрении (а что-то попроще, из разряда психопатий), иначе его не засадишь в тюрьму (может, когда-нибудь разрешат и казнить). Вот и сидят эти каннибалы где-то в районе Соль-Илецка и др. В шизофреническом обществе люди стесняются быть шизофрениками. Это Ш. в квадрате. Люди забыли, когда говорили правду себе и другим. Не только диссиденты, но и Гёте без толку поучал: «Чем больше я знакомлюсь с естествознанием, с его каждодневным прогрессом, тем чаще сами собой напрашиваются мысли о том, что движение вперёд и движение вспять происходит в нём одновременно. Здесь я выскажу лишь одну из них: мы не выбрасываем из науки даже заведомые заблуждения. Причина этому есть очевидная тайна. Если бы многие не чувствовали себя обязанными повторять неправду только потому, что однажды она была уже ими сказана, то люди были бы другими» («Годы странствий Вильгельма Мейстера, или отрекающиеся». — С.С. в 10-ти Т.Т. — Т. 8. — М.:ХЛ, 1979. — 462с.).
Теперь почитаем вместе ещё одну книгу, которая на первый взгляд не обещала сильных потрясений. Её автор Михаил Ефремов (это псевдоним, и вы не удивитесь, почему), её название «Осторожно! Вредные продукты». Хотя изумляет число переизданий — 11, если верить Интернету. Вот цитаты:
«В условиях сплошного правового бурелома, для российского едока нет более занятнейшей и любопытнейшей задачи, нежели поесть. А после обеда — выжить… Ныне диетология (причисляемая к сонму научных дисциплин — моя вставка) «остепенилась» и окончательно стала тем, чем, собственно она всегда и была — мощным средством одурачивания в руках недобросовестных производителей продуктов питания, которых и продуктами-то — даже условно, при всём желании, — назвать трудно.
