не всегда имело положительные последствия. Сейчас, благодаря друзьям, я научился перед тем, как сказать что-то, поставить себя на место этого человека и ощутить, будет ли правильно произнести то, что я собираюсь. Потому что не все, что я делаю, нравится другим. Например, я могу ходить по офису, петь, танцевать, даже просто орать. А вот какой нормальный двадцатишестилетний мужчина будет так делать?
Я представила себе Юру, танцующего ламбаду в офисе. По-моему, это весело. Я тогда еще не знала, что в будущем у меня будет много танцев с Юрой. Именно он открыл для меня танец ради танца, с полной отдачей музыке, ее звукам, движениям тела партнера, когда разум чист от плотского желания и есть только одна страсть — в самом танце. Это прекрасное, дикое, почти детское ощущение.
— К счастью, коллеги реагируют нормально. Но сами они так никогда не сделают, — Юра эмоционально взмахнул руками, очерчивая ими в воздухе знак «Стоп». — Потому что быть взрослым — это значит надевать на себя маски-маски-маски, за которыми все образы, короны — все что угодно, становится ненастоящим, но приемлемым. Сначала человек сам придумывает себе маску, сам себя туда загоняет, а потом сам оттуда не может выйти. Ну что я тебе рассказываю, ты все это и так знаешь. Слава богу, у меня этого нет.
— Юра, а в твоем классе никто не догадывался, что ты гей?
— Уже классе в десятом пошли слухи. И это исходило от тех людей, с которыми я даже не здоровался, никак не соприкасался вообще. Есть такие люди, которым жизненно нужно оскорблять других. Они находят, как зацепить кого-то, и начинают вонять. Меня зацепили за то, что я гей.
— А как они это поняли?
— Может, по жестам как-то или по мимике.
— Но я ничего такого в твоих жестах и мимике не вижу. Да, ты эмоционален, но вот этих рас- пиаренных нетрадиционных жестов и интонаций у тебя нет.
— Ну, я не знаю, как вы, гетеросексуалы, определяете геев, но вот они как-то вычислили меня. Лично я могу с ходу определить гомосексуалиста. Ты когда больше пообщаешься с геями, тоже научишься почти безошибочно определять. Как именно — объяснить невозможно. Что касается меня и моих одноклассников, то, наверное, сыграло роль то, что я не курил, не пил по дворам, не матерился. В общем, в их понимании вел себя как «не мужик». Хотя сейчас я пониманию, что тогда, в школе, обзывая меня «пидорасом», эти ребята на самом деле даже не предполагали, что я реально гей. В силу своей ограниченности. Сейчас у этих ребят по несколько детей, многие из них стали алкоголиками в свои двадцать пять, кое-кто уже отсидел или сидит сейчас… И вот скажи мне, Тамрико, что лучше: быть вот таким «настоящим» мужиком, продолжателем алкогольного генофонда, или образованным и интеллектуальным геем, который приносит пользу обществу и стране? Это я не о себе, это я о Гоше, например. Он много лет занимался балетом, а после травмы был вынужден оставить его. Зато сейчас Гоша дипломированный переводчик жестового языка, один из лучших в стране. А у нас с ними большая проблема, потому что специалистов всего-то по пальцам одной руки можно пересчитать. И я никак не могу понять, за какое общество мы боремся? С чем мы боремся? — Юра разнервничался, а я не стала гасить его пыл. — Наше общество вывернуто наизнанку, и каждый желающий может потрогать его швы. Столько людей страдают «комплексом говна» — патологической страстью кидаться своими экскрементами в других, что нужно быть начеку и постоянно носить с собой туалетную бумагу. В то же время никому до тебя нет никакого дела, кроме родственников. Нужно звонить им чаще. Люди разбивают бутылки в собственных подъездах и на детских площадках, люди продаются за деньги и просто так, люди бросают друг друга в трудную минуту. Какими нас после всего этого на самом деле хотела видеть природа?.. Я ничего об этом не знаю, но если любовь двоих отдает в воздух молекулы удовольствия и наслаждения, то мне плевать, какого пола эта пара.
— Знаешь, Юра, мне верится, что мир спасет не красота, а толерантная красота.
— За это и выпьем.
Юра поднял бокал. Виски было очень хорошим, таким же, как и наша беседа. Я уже давно не позволяла себе быть настолько собой: в жестах, во взгляде, в мыслях.
— Когда ты уехал из провинции?
— Сразу после школы. Я понимал, что для гея там нет никакого будущего. Да ладно, в этом малюсеньком провинциальном городке даже для натуралов нет перспектив. Там анатомия полная. А мне хочется эту жизнь, она ведь у меня одна.
— За это и выпьем.
Мы рассмеялись, хотя в этом и не было ничего смешного. Жизнь у каждого из нас действительно одна и очень короткая.
— У тебя есть друзья, которые скрывают свою ориентацию?
— Да, и таких большинство. У кого-то семью хватит удар, и они молчат, кого-то уволят с работы… И порой они не очень-то страдают по этому поводу. Просто привыкают к такому раскладу. Как и другие люди. Кто-то работает суровым воротилой бизнеса, а мечтает стать стилистом и скрывает это. Так всю жизнь и мучается в офисе. И так далее. Мы все что-то скрываем. Я в этом плане очень счастливый гей.
— А тебе никогда не хотелось пойти в массы и бороться за права геев?
— Нет. Я не люблю навязывать свою точку зрения. Я же не выйду с плакатом «Давайте станем добрыми к геям». Люди должны сами это понимать. Нет, не хочу, — Юра помотал головой. — Понимаешь, Тамрико, я не хочу тратить свою жизнь на массы, это бессмысленно. Я хочу заботиться о себе и о тех, кто мне дорог. Выбор сексуального партнера — это не более чем выбор сексуального партнера. Вот мне удобно в этих шортах, и это мое личное дело, кого это должно касаться? Все просто: сначала нужно определиться с образом жизни, который тебе нравится, а потом стремиться в то общество, где тебя принимают и понимают. И все. Но большинство людей почему-то выбирает насильственный путь, то, что им не нравится, и вращаются в кругах, где их ненавидят или они ненавидят. Это я и называю ограниченностью интеллекта.
— А как ты сказал о своей ориентации родителям?
— Никак. Не было такого момента: «Мам, мне нужно с тобой поговорить». Это было постепенно. Я никогда не скрывал своих эмоций, чувств, предпочтений, поэтому все мои родные сами догадались. Я вел себя естественно. Я мог спокойно сказать
