привержены психотерапии, привыкли работать на уровне критических обстоятельств и стремятся ослабить свою вовлеченность.
Уровень общения психотерапевта
До сих пор мы говорили, главным образом, о присутствии клиента, но должно быть ясно, что его присутствие зависит от доступности и экспрессивности психотерапевта. Используя образ семи вуалей, которыми мы себя окутываем, рис. 3.2 схематично представляет очень неглубокое присутствие клиента и психотерапевта (т. е. на уровне поддержания контакта). Как отмечалось выше, этот уровень не является истинно психотерапевтическим. Рис. 3.3 иллюстрирует более интенсивное взаимодействие, когда оба участника работают на уровне критических обстоятельств. Это подлинный психотерапевтический альянс [29].
Естественно, клиент и психотерапевт не всегда достигают одного и того же уровня, но в основном желательно, чтобы они в этом отношении были близки, насколько это возможно. Напротив, рис. 3.4 дает картину ситуации, которую предпочитают некоторые психотерапевты, но которая, в моем представлении, годится лишь для краткосрочных и манипулятивных подходов. Клиент, который в течение многих месяцев или даже лет трудится ради значительных жизненных изменений, обычно желает искренности своего партнера по этому предприятию и нуждается в ней. Это не означает, что их высказывания должны быть сходны по содержанию. Это значит, что психотерапевт должен быть аутентично доступен и адекватно экспрессивен.
Развитие чувствительности психотерапевта к направлению движения
Временами психотерапевты, слушая своих клиентов, обнаруживают вопросы, которые требуют внимания:
• Когда беседа продолжается довольно долго, как сейчас, то что произойдет – клиент погрузится еще глубже или, наоборот, станет более поверхностным? Будет ли он сам переходить на тот уровень, где мы смогли бы работать с проблемой более эффективно, или я должен как-то вмешаться в течение беседы, чтобы подтолкнуть это движение? Есть ли в том, как он сейчас мне отвечает, намек на то, что он испуган? Нужно ли мне изменить манеру своего участия в разговоре, чтобы снизить вероятность того, что он ослабит нашу вовлеченность?
Очень редко такие вопросы бывают столь же осмысленны, очевидны и многочисленны, как в этом примере. Они исподволь отражают попытки быть настороже и следить за направлением, к которому склоняется партнер. Тенденция в процессе – очень тонкая материя, но она очень важна для эффективного ведения беседы. Когда психотерапевта все время изумляют изменения участия в разговоре его партнера, он вряд ли будет эффективно продвигать работу.
Человек учится чувствовать тенденции в разговоре, участвуя в великом множестве бесед. Он должен настроить свои чувства на то, что происходит, на легкие, как правило, невербальные намеки, намеки на то, что еще не появилось на горизонте. Если это возможно, то для развития интуиции психотерапевта полезно проверять свои впечатления. В этих случаях могут оказаться полезны такие формы интервенций:
• В тот момент я подумал, что мои слова вас задели. Это так?
• По мере того как мы говорим об этом, вы обнаруживате в себе все больше и больше чувств, и, похоже, вас это удивляет. Я правильно понимаю?
• Когда вы в тот момент говорили, в вашем голосе был намек на чувства, которых я раньше не замечал. Расскажите мне об этом, пожалуйста.
• У меня такое впечатление, что то, что я только что сказал, не соответствует тому, что вы чувствуете. Это так?
Рис. 3.1. Неглубокое погружение в разговор
Рис. 3.2. Эффективные психотерапевтические отношения, при которых в процесс погружены оба – и клиент, и психотерапевт
Конечно, такие вопросы предполагают наличие в какой-то мере устойчивых отношений и общения на уровне, по крайней мере, стандартной беседы. Когда есть эти условия и вопросы заданы так, что видны искренняя забота психотерапевта и его готовность принять прямой ответ, тогда такие вмешательства, скорее всего, будут оценены по достоинству и на них будут даны откровенные ответы. Это может само по себе помочь сдвинуть разговор на более глубокий уровень. Но открытость при этом должна быть искренней, и психотерапевт на самом деле должен быть настроен слушать и учитывать при этом (хотя бы про себя), что он мог неверно понять клиента.
Рис. 3.3. Односторонние отношения, в которых психотерапевт избегает полного погружения
Путешествие психотерапевта
Мой первый настоящий психотерапевтический опыт случился во время Второй мировой войны, когда я служил в армейском госпитале психологом в чине сержанта. Мне приказали «поговорить» с молодым солдатом, который только что был эвакуирован из Таравы – места тяжелых боев на Тихом океане. В карточке было написано, что он страдал от «боевой психической травмы». Он нервничал, раздражался, был взвинчен, чувствовал себя несчастным и хотел с кем-нибудь поговорить. Я забрал его из отделения в мой маленький кабинет и попросил его позволить мне быть этим «кем-то».
Три с половиной часа он приводил меня в ужас: «Все время жуткий шум… везде кровь… я наложил в штаны прежде, чем осознал это… увидел, как у него вдруг не стало ноги… чертов остров можно было перейти, шагая по трупам… застрелил сукиного сына, как только он выглянул… у моего приятеля в брюхе была огромная дырка… вокруг меня была кровь… чертов взрыв… японцы, мать их, никак не отставали, черт их дери… везде были куски мяса… гром не прекращался…»
Он изливал мне свою муку, испуг, ненависть к себе, свою безумную злость на армию и весь мир, отчаянье, ужас, что его могут послать обратно, и эпизоды своей довоенной жизни. К концу, судя по моему состоянию, мы оба были выжаты досуха. Мой клиент со слезами благодарил меня, и я был очень доволен своим новым психотерапевтическим опытом.
Через полчаса, после того как мой клиент возвратился в постель, меня позвал психиатр его отделения. Его голос дрожал от возмущения: «Что, черт побери, вы сделали с Джонсом, сержант? Я впервые был вынужден его привязать!»
Так я познал силу и опасность безудержного катарсиса и получил первый драматический опыт проникновения в глубины субъективного.
С тех пор прошло более сорока лет, и я все время искал разгадку этой тайны. Долгое время я не знал, что продолжаю поиски, но постепенно это становилось все очевиднее. Сейчас у меня больше слов для обозначения того, с чем я тогда столкнулся, но я все еще не знаю его полного имени. Сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю. Субъективность, бессознательное, наш глубочайший центр – вот некоторые из этих слов. Не все они указывают в одном направлении, но все же между ними много общего, настолько много, что я могу чувствовать, что достиг определенного прогресса в поиске. Как психотерапевт я считаю нужным проделывать долгую
