Отпечатки ранних травм, с которых мы начали, или переводятся в предсознательное, или быстро возвращаются обратно, подавляясь и возвращаясь в Оно. Их мнемонические следы в этом случае являются бессознательными и действуют из Оно. Мы полагаем, что легко можем проследить их дальнейшие изменения в том случае, если вопрос касается пережитого самим субъектом лично. Но возникает новое осложнение, когда мы начинаем осознавать, что, вероятно, то, что действует в психической жизни индивида, может включать в себя не только пережитое им лично, но также и то, что присутствовало в нем изначально с рождения, элементы филогенетического происхождения – архаичное наследство. Тогда встает вопрос: в чем оно заключается, из чего состоит, и что доказывает его существование?
Немедленным и самым верным ответом является то, что оно заключается в определенных [врожденных] склонностях, которые являются характерными для всех живых организмов: то есть в способности и склонности следовать определенному пути развития и реагировать особым образом на определенные возбуждения, впечатления и раздражители. Так как опыт показывает, что в этом отношении между человеческими индивидами существуют различия, то архаичное наследство должно включать эти различия, они представляют собой то, что мы определяем как конституциональный фактор индивида. Теперь, так как все люди, по крайней мере в свои первые дни, встречаются приблизительно с одним и тем же, то и реагируют на это одинаково; в связи с этим возникло сомнение: не должны ли мы включить эти реакции, вместе с их индивидуальными различиями, в архаичное наследство. Это сомнение не имеет большого значения: наши знания об архаичном наследстве не расширяются фактом этого сходства.
Тем не менее психоаналитические исследования дали некоторые результаты, которые заставляют задуматься. Во-первых, существует универсальность символов языка. Символическое представление одного предмета другим – то же самое относится и к действиям – знакомо всем детям и приходит к ним, так сказать, как само собой разумеющееся. Мы не можем выяснить, как они научились этому и должны согласиться, что во многих случаях научиться этому невозможно. Это – вопрос изначальных знаний, которые взрослые впоследствии забывают. Верно, что взрослый использует эти же символы в своих сновидениях, но он не понимает их, пока психоаналитик не интерпретирует их, и даже тогда он неохотно верит этому толкованию. Если он употребляет один из очень распространенных оборотов речи, в котором отражен такой символизм, то вынужден признать, что совершенно не улавливает его истинного смысла. Более того, символизм игнорирует языковые различия, исследования, вероятно, могут показать что он повсеместен – одинаковый для всех людей. Значит, здесь мы, похоже, имеем вполне оправданный пример архаичного наследства, относящегося к периоду развития языка. Но можно попробовать применить еще одно объяснение. Можно сказать, что мы имеем дело с мысленными связями между представлениями – связями, которые установились в ходе исторического развития речи, и которые теперь необходимо повторить каждый раз, когда индивид проходит через развитие речи. Таким образом, это был бы случай унаследования интеллектуальной склонности, сходный с обычным унаследованием инстинктивных склонностей – и снова это не было бы вкладом в нашу проблему.
Однако практика психоанализа выявила что-то еще, превосходящее по своему значению то, что мы до сих пор рассматривали. Когда мы изучаем реакции на ранние травмы, то довольно часто оказываемся удивлены, обнаружив, что они не строго ограничены тем, что на самом деле пережил субъект, а отклоняются таким образом, что начинают намного более четко соответствовать модели филогенетического события, и в общем, могут быть объяснены лишь таким влиянием. Поведение невротических детей в отношении своих родителей при комплексе Эдипа и кастрационном комплексе изобилует такими реакциями, которые в индивидуальном случае кажутся неоправданными и становятся понятными только филогенетически – своей связью с опытом предшествующих поколений. Было бы неплохо собрать вместе материал, на который я могу ссылаться, и в такой форме представить его публике. Его доказательная ценность кажется мне достаточно высокой, чтобы я отважился на следующий шаг и сделал утверждение, что архаичное наследство человека включает в себя не только склонности, но и конкретное содержание – мнемонические следы опыта предшествующих поколений. Таким образом, как границы, так и значение архаичного наследства будут значительно расширены.
После некоторых размышлений я должен согласиться, что в течение длительного времени поступал так, будто наследование мнемонических отпечатков опыта наших предков, независимо от прямого общения и влияния через конкретные примеры, было установлено вне всяких сомнений. Когда я говорил о сохранении предания народом или о формировании характера народа, я в основном подразумевал унаследованное предание этого типа, а не переданное при непосредственном общении. Или, по крайней мере, не делал различия между ними, и ясно не представлял дерзости подобного пренебрежения. Мое положение, без сомнения, еще более затрудняется современной позицией биологической науки, которая ничего не хочет слышать о наследовании признаков, приобретенных предшествующими поколениями. Я должен, однако, со всей скромностью признаться, что тем не менее, не могу обойтись без этого фактора в биологической эволюции. В действительности в этих двух случаях речь идет о разных вещах: в одном – это вопрос приобретенных признаков, которые являются чем-то неосязаемым; в другом – мнемонические отпечатки внешних событий – что-то, так сказать, ощутимое. Но вполне может быть, что в сущности мы не можем представить одно без другого.
Если мы допустим возможность сохранения этих мнемонических отпечатков в архаичном наследстве, то наведем мост над пропастью между индивидуальной и групповой психологией: мы сможем относиться к людям в массе точно так же, как к отдельным невротикам. Мы признаем, что на данный момент у нас нет более сильного доказательства наличия мнемонических отпечатков в архаичном наследстве, чем выявленные в ходе психоанализа и оставшиеся без объяснения явления, объяснение которых требует признать их филогенетическое происхождение; и все же это доказательство кажется нам достаточно веским, чтобы постулировать это как факт. Если это не так, то мы не продвинемся дальше ни на шаг по пути, на который ступили, ни в психоанализе, ни в групповой психологии. Дерзости избежать нельзя.
Это предположение способствует и кое-чему еще. Оно уменьшает пропасть между человечеством и животными, которую предшествующие периоды человеческого высокомерия слишком углубили. Если будет найдено какое-либо объяснение того, что называется инстинктами[134] животных, которые позволяют им с самого начала вести себя в новой жизненной ситуации так, как будто она старая и знакомая – если вообще будет найдено какое-либо объяснение инстинктивной жизни, то оно может заключаться только в том, что в свое собственное новое существование они приносят опыт всего вида – то есть, что они сохранили память о том, что было пережито их предками. Положение человека по сути не отличается. Его собственное архаичное наследство соответствует инстинктам животных, даже если оно и отличается по своим масштабам и содержанию.
После этого обсуждения я, не колеблясь, заявляю, что люди всегда знали (таким особым образом), что когда-то имели первоначального отца и убили его.
Теперь необходимо ответить на два следующих вопроса. Первый: при каких условиях подобные воспоминания входят в архаичное наследство? И второй: при каких обстоятельствах они могут стать активными – то есть, могут добраться до сознания из своего бессознательного состояния в Оно, пусть даже в искаженной и измененной форме? Ответ на первый вопрос сформулировать легко: воспоминания входят в архаичное наследство, если событие было достаточно важным, или довольно часто повторялось, или то и другое вместе. В случае отцеубийства выполняются оба условия. По второму вопросу можно сказать следующее. Здесь может быть задействован целый ряд влияний, не все из которых обязательно являются известными. Возможно также и самопроизвольное развитие, по аналогии с тем, что происходит при некоторых неврозах. Но что, однако, несомненно имеет решающее значение, так это пробуждение забытого мнемонического следа недавним реальным повторением события. Повторением такого типа было убийство Моисея, и позже, предполагаемое узаконенное убийство Христа: таким образом эти события стали основными причинами. Похоже, рождение монотеизма не могло обойтись без этих происшествий. Это напоминает нам слова поэта:
Was unsterblich im Gesang soil leben,
