Почему я настаиваю на связи моральных категорий (добро/зло) с интеллектуальными (знание/истина, эффективность/неэффективность)? Потому что считаю, что это единственный способ понять главные составляющие нашей жизни и разрешить трагические проблемы. Мне нужно показать, что в данном случае особенно важно и непросто применить „принцип иерархии рамок“. Есть частное использование разума, у которого свои цели, критерии и ценности. И есть общественное использование разума со своими целями, критериями и ценностями. Мой личный интерес толкает меня к частному его использованию. Наука или право — к общественному. Каждый вид использования разума определяет оценочную рамку, и вполне может статься так, что поведение, приводящее к триумфу в области частного, оказывается ошибочным в области общественного. Что же нам делать в таком случае? Какой рамке отдать предпочтение?
4
В качестве примера обращусь к персонажу, который уже встречался в этой книге: Наполеону Бонапарту. Восхищение, которое он вызывал у современников, было невероятно. Жак де Норвен, занимавший различные посты в правительстве, написал биографию императора, имевшую большой успех. Согласно де Норвену, Наполеон переживал трагедию переизбытка. Он был слишком гениален, слишком счастлив и слишком несчастен.
Были опубликованы мемуары барона Агатона Фэна, который долгие годы служил личным секретарем императора. В них нам представлен необычный взгляд на Наполеона, рассказано о его манере работать в кабинете и организовать деятельность своей администрации.
Фэн детально описывает распорядок рабочего дня императора. Его личный кабинет — куда он позволял себе являться в халате — находился между спальней и приемной — куда он выходил одетым соответствующим образом. Он сам делал эскизы мебели — во всех кабинетах всех его дворцов имелся особый стол в форме восьмерки, — а также придумал тетради, которые раз в две недели должны были направлять ему министерства, тетради, содержащие все данные о стране с отчетом обо всем в ней произошедшем. Он знал то, что хотел знать, и знал, в каком виде должна поступать к нему информация, чтобы он успевал мгновенно усваивать ее. „Ремесло императора предполагает свои инструменты, как и всякое иное ремесло“, — часто говорил он.
Тетради, постоянно находившиеся на его столе, представляли собой свод сведений о жизни страны. Император понял, что информация — это власть, гораздо раньше, чем наши политологи. Он читал все и требовал, чтобы сохранялись все доклады, все письма, все записи. Он был буквально помешан на цифрах. „Императору, — писал Фэн, — чрезвычайно нравилось производить подсчеты. Работая с цифрами, он испытывал особое удовольствие“. Фэн добавляет: „Таким образом император, сидя в своем кабинете, мог заниматься самыми разными делами и казаться одновременно таким внимательным, таким точным и в то же время таким быстрым. С подобным набором информации в голове и под рукой он никогда не мог быть захвачен врасплох: напротив, он превосходил своих сотрудников во всем — во всех областях и во всех мелочах“.
Иначе говоря, его способность к восприятию информации, быстрота в принятии решений, дар понимания и управления людьми, мобилизующая энергия и точность в постановке целей заставляют нас признать в нем многогранный, изобретательный, колоссальный ум. Хотя судьба привела его к поражению, он успел достичь большего, чем сам мог пожелать.
Согласно Лас Казу[60], автору „Мемориала Святой Елены“, он обыкновенно восклицал, восхищенно и удивленно: „Моя жизнь была настоящим романом!“
5
Посмотрим на случай Наполеона с другой стороны. Его амбиции привели к гибели более чем двух миллионов человек — французов и не французов, и более чем на век парализовали движение вперед Французской революции. Люди были разменной монетой в достижении его грандиозных целей. Рассказывают, что, проходя среди мертвых тел на поле боя, он заметил: „Все это возместит одна парижская ночь“. Несмотря на то что он был творцом Гражданского кодекса, несмотря на то что, как он утверждал, целью его всегда было учредить империю, основанную на разуме и здравом смысле, Наполеон был убежден: сила — единственное средство управления людьми. Я приведу в качестве доказательства текст из XVIII главы „Государя“ Макиавелли (М) с примечаниями, сделанными Наполеоном (Н):
М. Излишне говорить, сколь похвальна в государе верность данному слову, прямодушие и неуклонная честность.
Н. Здесь Макиавелли так подчеркивает ценность верности слову и честности, что уже становится не похож на политика.
М. Однако мы знаем по опыту, что в наше время великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово и умел кого нужно обвести вокруг пальца.
Н. Этому искусству еще далеко до совершенства.
М. Такие государи в конечном счете преуспели куда больше, чем те, кто ставил на честность.
Н. Эти дураки оказались внизу, они — средство для наших целей.
М. Надо знать, что с врагом можно бороться двумя способами: во-первых, законами, во-вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй — зверю[61].
Н. Сила лучше, в особенности если учесть, что только со зверьем и приходится иметь дело.
Мы сталкиваемся с двумя возможными оценками Наполеона. В его частном мире он достиг своих целей. Но с точки зрения его жертв Наполеон был разрушителем. Как правитель он не сумел разрешить задачи, стоявшие перед нацией. Вот в чем дилемма.
6
Продолжу ту же тему. Наполеон был очень умен в частном пространстве (он взял свое), но едва ли его можно считать умным как правителя (он разрушил нацию). Я не утверждаю, что мы имеем дело с раздвоением личности, но можно говорить о раздвоении в использования разума. Возвращаясь к определениям, данным в первой главе, мы могли бы сказать, что Наполеон обладал могучим структурным разумом, который, невзирая на финальный крах, он сумел хорошо использовать в своем частном пространстве, но который плохо употребил в пространстве общественном.
Существует, таким образом, частное и общественное использование разума. Частное использование руководствуется частными критериями. Общественное — общественными. Я говорил во второй главе о рациональном использовании разума для достижения универсальных ценностей. В четвертой главе я указал, что коммуникация стала возможна только с появлением общего понятийного пространства. Сейчас нам нужно поговорить об общих целях, таких как мир, прогресс, справедливость, о том, что я назвал в других своих книгах политическим счастьем.
Частному использованию разума незачем вести нас к морали. Было бы наивностью утверждать обратное. Оно идет к своим целям. Если оно терпит поражение, то это происходит в пределах его личной программы счастья, которой оно следует. Кант безусловно верно говорил, что поведение эгоиста плохо, потому что оно не способно универсализироваться, но плохой человек ответит ему, что такое поведение хорошо для него самого и это — единственное, что его, плохого человека, интересует. Он выслушает аргументы противной стороны как пустые звуки. Идея стоиков о том, что плохие люди несчастливы и гораздо хуже для человека творить несправедливость, чем терпеть ее, не находит отклика в частной логике. Неправда, будто Пиночет страдал больше, чем несчастные женщины и мужчины, которые были замучены в годы его режима.
Частное использование разума, словно якорь, цепляется за дно и прочно держится. Хуберт Шлейхерт[62] показал в своей последней книге „Как спорить с фундаменталистом и не сойти с ума“ (2004), что невозможно аргументированно спорить с тем, кто отрицает сами принципы аргументации. Contra principia negantem non est disputandum[63], — говорили классики. Аргументировать что-либо можно, только споря с тем, кто покидает свой частный редут и располагается в общественном пространстве. Но почему это все же нужно делать?
Я уже указал на некоторые причины. Взаимопонимание, возможность сосуществования, признание реальности требуют объективного мышления. Поддерживать счастливые любовные отношения можно только при том условии, что в действие будет пущен общий разум, то есть интерактивное использование мышления, чувствования, речи. Пара, которая владеет этим навыком, обладает прочными и эффективными каналами коммуникации, решает большую часть из поставленных проблем, находит себя в реальности и помогает каждому из них двоих в достижении его личных целей. Союз позволяет в таком случае соединять кажущиеся противоположными мотивации. Каждый его член стремится к своему собственному счастью, но в контексте, который предполагает и счастье другого человека. Одним из наиболее ярких проявлений общего разума является способность интегрировать конфликтующие цели.
