Ознакомительная версия.
Твоя единственная сестра,
ЭЛИЗАБЕТ
РАННЕЕ УТРО у Брейеров проходило по неизменному сценарию. В шесть утра булочник с угла улицы, пациент Брейера, приносил свежие, с пылу с жару Kaisersemmel. Пока муж одевался, Матильда сервировала стол, готовила для него кофе с корицей и выкладывала хрустящие треугольные булочки со сладким кремом и черносмородиновым вареньем. Несмотря на то что брак их трещал по швам, она всегда готовила мужу завтрак, а Луиза и Гретхен ухаживали за детьми.
Брейер, который все утро думал только о предстоящей встрече с Ницше, был настолько поглощен изучением книги «Человеческое, слишком человеческое», что едва поднял глаза, когда Матильда наливала ему кофе. Он молча позавтракал и только в конце трапезы пробормотал, что беседа с новым пациентом займет и обеденный перерыв. Матильде это не понравилось.
«Я так часто слышу об этом твоем философе, что уже начинаю волноваться. Вы с Зиги часами обсуждаете его! Ты работал во время обеденного перерыва в среду, вчера ты остался в кабинете, чтобы почитать его книгу, и пришел только когда обед был уже на столе; сегодня ты читаешь его за завтраком. И ты опять говоришь о том, что не придешь обедать! Детям нужно видеть своего отца, Иозеф. Прошу тебя, Йозеф, не зацикливайся на нем. Как на остальных».
Брейер знал, что Матильда намекает на Берту, но не только на нее: она часто обижалась на то, что он не может установить разумные ограничения на время, которое он посвящал пациентам. Он же считал неприкосновенной истиной посвящение себя пациенту. Если он брался лечить человека, то никогда не пытался обделить его необходимым временем и усилиями. Он мало брал за свои услуги, а с пациентами, которые испытывали серьезные финансовые трудности, работал и вовсе бесплатно. Иногда Матильде казалось, что она должна защитить Брейера от него самого, если ей хотелось, чтобы он уделял ей хотя бы какое-то время и внимание.
«На остальных, Матильда?»
«Ты знаешь, о чем я, Йозеф. — Она не произносила имени Берты. — Жена, конечно, может понять какие-то вещи. Stammtisch[12] в кафе — я знаю, где-то ты должен встречаться со своими друзьями, тарок, голуби, шахматы. Но все остальное время: неужели необходимо так выкладываться!»
«Когда? О чем ты говоришь?» Брейер понимал, что он лезет на рожон, что он начинает неприятный разговор.
«Подумай хотя бы о том, сколько времени ты проводил с фройлен Бергер».
За исключением Берты, из всех примеров, которые могла привести жена, этот вызывал у него наибольшее раздражение. Ева Бергер, медсестра, проработала с ним около десяти лет — с того самого дня, когда он начал практиковать. Его необычайно близкие с ней отношения приводили Матильду в изумление не меньшее, чем его отношения с Бертой. За все эти годы совместной работы между Брейером и его ассистенткой установились дружеские отношения, выходившие за рамки профессиональных ролей. Как часто они доверяли друг другу самые личные секреты; без свидетелей они обращались друг к другу по имени; скорее всего, они были единственными врачом и медсестрой в Вене, которые это делали, но это было вполне типично для Брейера.
«Ты никогда не понимала моих отношений с фройлен Бергер, — ледяным голосом ответил Брейер. — Я до сих пор жалею, что послушался тебя тогда. Увольнение фройлен Бергер несмываемым позором легло на мою совесть».
Шесть месяцев назад, в тот самый судьбоносный день, когда галлюцинирующая Берта объявила, что она беременна от Брейера, Матильда потребовала от него не только прекращения работы с Бертой, но и увольнения Евы Бергер. Матильда была в бешенстве, она была унижена, огорчена и хотела стереть любое напоминание о Берте из своей жизни. А еще о Еве, которую Матильда, зная, что муж все обсуждает со своей медсестрой, считала соучастницей в этом ужасном случае с Бертой.
Во время кризиса Брейер был настолько охвачен отвращением, настолько унижен и поглощен самообвинением, что выполнил все требования Матильды. Хотя он знал, что Ева оказалась невинной жертвой, он не мог найти в себе мужества вступиться за нее. На следующий же день он не только передал заботу о Берте одному из своих коллег, но и уволил ни в чем не повинную Еву Бергер.
«Извини, что подняла эту тему, Йозеф, но что мне остается делать, когда я вижу, что ты все сильнее и сильнее отстраняешься от меня и наших детей? Когда я что-нибудь у тебя прошу, я делаю это не для того, чтобы досадить тебе, но потому, что ты нужен мне, ты нужен нам. Можешь считать это комплиментом, приглашением». Матильда улыбнулась ему.
«Я люблю приглашения — но я ненавижу команды!» — Брейер сразу же пожалел о сказанном, но не знал, как взять свои слова обратно. Больше за завтраком он не произнес ни слова.
Ницше приехал за пятнадцать минут до назначенного срока. Брейер нашел его тихо сидящим в углу приемной с закрытыми глазами; он не снял свою зеленую широкополую фетровую шляпу, а его пальто было застегнуто на все пуговицы. Когда они вошли в кабинет и уселись на стулья, Брейер попытался помочь ему расслабиться.
«Спасибо, что доверили мне свои собственные копии ваших книг. Если вы оставляли на полях пометки личного содержания, не беспокойтесь — я не смог разобрать ваш почерк. У вас почерк врача, почти такой же нечитаемый, как и мой! Вы никогда не задумывались о медицинской карьере?»
Ницше едва поднял голову в ответ на попытку Брейера пошутить, но он, ничуть не смутившись, продолжил: «Но позвольте мне высказать свое мнение относительно ваших замечательных книг. Вчера я не успел прочитать их до конца, но я был в восторге, я был потрясен многими вашими высказываниями. Вы удивительно хорошо пишете. Ваш издатель не просто ленив, он глупец: за эти книги издатель должен бороться не на жизнь, а на смерть».
Ответа снова не последовало, Ницше лишь слегка кивнул головой, давая понять, что комплимент принят. Осторожнее, подумал Брейер, может, комплименты он тоже воспринимает как оскорбление.
«Но давайте перейдем к нашим делам, профессор Ницше. Простите мне мою болтовню. Давайте обсудим состояние вашего здоровья. На основании отчетов терапевтов, осматривавших вас ранее, произведенного мной осмотра и лабораторных анализов я с уверенностью могу сказать, что основным вашим заболеванием является гемикрания, или мигрень. Полагаю, вы не первый раз об этом слышите — двое врачей упоминают этот диагноз в своих записях».
«Да, другие врачи уже говорили мне, что мои головные боли носят характерные для мигрени характеристики: сильная боль, часто только с одной стороны головы, которой предшествуют вспышки света и которая сопровождается рвотой. Действительно, все это происходит со мной. Вы считаете, что понятие мигрени несколько шире, доктор Брейер?»
«Возможно. Появились новые разработки в области изучения мигрени; я предполагаю, что наши дети уже будут полностью владеть ситуацией. Некоторые недавние исследования дают ответы на три вопроса, которые вы мне задали. Во-первых, вы хотели знать, всегда ли вам придется выносить эти ужасные приступы; данные исследований прямо указывают на то, что мигрень слабеет с возрастом. Вы должны понимать, что это всего лишь статистические данные, средние значения, которые не могут служить основанием для прогнозирования в каждом конкретном случае.
Перейдем к „самому сложному“, как вы его назвали, из ваших вопросов — о том, насколько ваше состояние сходно с заболеванием вашего отца и может ли оно привести вас к смерти, безумию или слабоумию — вы же в таком порядке их перечислили?»
Ницше широко открыл глаза, явно удивленный столь непосредственным обращением со своими вопросами. «Хорошо, хорошо, — думал Брейер, — не давай ему опомниться. Судя по всему, ему никогда раньше не доводилось разговаривать с терапевтом, не уступающим ему в дерзости».
«Ни одно опубликованное исследование, ни мой собственный обширный клинический опыт не указывают на то, — продолжил он вкрадчиво, — что мигрень прогрессирует или что она связана с каким бы то ни было заболеванием мозга. Я не знаю, что за болезнь была у вашего отца, — я могу предположить, что это был рак, возможно, кровоизлияние в мозг. Но нет никаких данных о том, что мигрень может развиваться в эти заболевания или в какие-либо другие». Он замолчал.
«Итак, прежде чем мы пойдем дальше, хочу спросить у вас: ответил ли я честно на все ваши вопросы?»
«На два из трех. Был еще один вопрос: „Я ослепну?“»
«Боюсь, на этот вопрос ответить нельзя. Но я расскажу вам все, что мне известно. Во-первых, нельзя с уверенностью сказать, что ухудшение вашего зрения имеет какое-либо отношение к мигрени. Я знаю, насколько заманчива перспектива рассматривать все симптомы как проявления одного и того же заболевания, но не в вашем случае. То есть напряжение глаз может усиливать или даже стать причиной приступа мигрени — к этому вопросу мы еще вернемся чуть позже, — но ваши проблемы со зрением имеют другую природу. Я знаю, что ваша роговица, тонкая оболочка поверх радужки, — вот, давайте я нарисую вам…»
Ознакомительная версия.
