– Да. (Восхищение во взгляде. Любовно оглядывает стены, мебель, потому что теперь это деревья, сказочно убранные зимой.)
– Надевайте лыжи.
Быстрые, четкие, пластичные движения. Раз... раз... одну галлюцинаторную лыжу, другую – прямо на свои обычные ботинки, это не смущает: раз сказано «надевать лыжи», значит он уже в лыжных ботинках.
– Готовы?
– Сейчас, крепление поправлю... Все.
– Поехали. Вот по этой лыжне. Вы вперед, я за вами.
Пошел. Сильно, ловко отталкивается галлюцинаторными палками. У стены делает поворот, идет вдоль, опять поворот. Обходит диван. (Это поваленная ель.) Пантомима в духе Марселя Марсо, с подлинной гарантией подлинности переживания, той же, что в сновидении, даже еще больше».
Нередко у тех, кто знакомится с чудесами гипноза, возникает естественный и тревожный вопрос: а как далеко может зайти гипнотическое овладение личностью? Насколько вероятна опасность умышленной злостной манипуляции? Можно ли использовать гипноз в преступных целях?
Вопросы далеко не праздные и окончательно не проясненные. Имеющийся в нашем распоряжении материал достаточно противоречив. Однажды французский гипнолог Коке вложил своей сомнамбуле в руку игральную карту и, внушив, что это нож, приказал заколоть его (Коке). Внушение было выполнено беспрекословно. Когда же Коке дал в руки сомнамбуле вполне реальный нож, пациент замахнулся и, выронив нож, забился в истерике. Как это расценивать? Откровенно говоря, это методически слабо, поскольку гипнотизер создал конфликтную ситуацию на пустом месте: приказал себя убить без всяких на то оснований...
Куда более убедительный результат получил немецкий врач Кауфман. Он дал сомнамбуле пистолет, велел выйти на улицу и застрелить полицейского. Все было выполнено тютелька в тютельку. Патрон, разумеется, был холостым, так что никто не пострадал, но шуму поднялось много. Кауфмана даже привлекли к суду. Оправдываясь, врач говорил, что своим экстравагантным опытом он наглядно продемонстрировал возможность преступного использования гипнотического внушения. Но оппоненты возражали: убийства произойти не могло, поскольку в подсознании испытуемого накрепко засела мысль о невозможности преступления – врач не мог толкать его на убийство по определению.
Если суммировать немногочисленные экспериментальные данные подобного рода, напрашивается вывод, что насильственный гипноз вроде бы возможен, особенно при некоторой интеллектуальной недостаточности и соответствующей настроенности пациента. Во всяком случае, по мнению Владимира Леви, оптимизм гипнологов, настаивающих на полной невозможности преступных внушений, представляется необоснованным (по крайней мере, у сомнамбул).
Но паниковать вряд ли имеет смысл. Использование гипноза в преступных целях маловероятно хотя бы потому, что существует множество гораздо более дешевых и менее трудоемких способов насилия и обмана.
Феномен гениальности, а если говорить шире – исключительной интеллектуальной одаренности, занимал человечество испокон веков. Относительно того, откуда берутся гении и что они собой представляют, ясности не было никогда. Диапазон оценок более чем широк. Очень часто гениальность рассматривалась как нечто потустороннее, иррациональное, внеприродное, подвластное только высшим силам. «Гении падают с неба», – писал французский ученый-энциклопедист Дени Дидро. Соотечественник Дидро, выдающийся натуралист Жорж Бюффон, с ним не был согласен: гений – это прежде всего бесконечное терпение и необыкновенная выдержка. А вот слова немецкого философа Артура Шопенгауэра: «Сутью гения является способность видеть общее в частном, беспрестанно влекущее вперед стремление к изучению фактов и ощущение подлинно важного». Шотландский историк Томас Карлейль был предельно прост: «Гениальность – это необычайная способность преодолевать трудности». В связи с этим можно вспомнить и Альберта Эйнштейна, одного из величайших физиков всех времен и народов: «У меня нет никакого таланта, а только упрямство мула и страстное любопытство». Очень похоже, что создатель теории относительности не думал шутить и говорил совершенно серьезно. Большой энциклопедический словарь, как и полагается всякому словарю, сух и строг: он определяет гениальность как наивысшую степень проявления творческих сил человека. Но наиболее удачной, на наш взгляд, представляется следующая дефиниция, устанавливающая вдобавок своеобразную табель о рангах: «Талант поражает цель, в которую никто другой попасть не может, а гений – которую никто не видит». Лаконизм здесь счастливо сочетается с точностью и неочевидной глубиной.
Продолжать в таком духе можно бесконечно. Давайте перестанем растекаться мыслию по древу и попытаемся расставить точки над «i».
Итак, что же такое есть гений? Обычно в это слово вкладывается два переплетающихся смысла. Один из них – социально-исторический: гений – это тот, кто совершает нечто исключительно ценное и сверхзначимое. Поворотный пункт, эпохальное открытие, новые горизонты... Другой – психофизиологический. Человек с возможностями, неизмеримо превосходящими средние. Блеск, оригинальность, поражающая воображение способность увидеть неявное в давно привычном и вместе с тем небывалые простота и естественность. Высшая степень одаренности, загадочный психический феномен.
Волею судеб способности распределяются среди людей до обидного неравномерно, и общепризнанные гении здесь вовсе не исключение. В зависимости от удельного веса так называемых специальных способностей и волевых качеств Владимир Леви в свое время предложил разделить всех гениев на гениев от бога и гениев от себя. «Гении „от бога“, – пишет он, – Моцарты, Рафаэли, Пушкины – творят, как поют птицы, страстно, самозабвенно и в то же время естественно и непринужденно. Они, как правило, вундеркинды; в начале жизненного пути судьба им благоприятствует, и их обязательное трудолюбие сливается воедино со стихийным, непроизвольным творческим импульсом. Огромная избыточность „специальных“ способностей проявляется у них на фоне сравнительно скромных волевых качеств».
С Леви трудно не согласиться. Насколько можно судить, волевые качества, скажем, Моцарта были более чем скромными, чтобы не сказать больше. Работа служила для него исключительно удовольствием, неизбывным и непрерывным. Но зато через всю его биографию проходит мощное волевое влияние отца, который был образцовым отцом вундеркинда – учитель, воспитатель и импресарио сына.
В категорию гениев «от бога», вне всякого сомнения, попадает великий французский математик Эварист Галуа (1811—1832), положивший начало развитию современной алгебры и убитый на дуэли двадцати одного года от роду. Его научное наследие – буквально несколько работ, написанных весьма коротко. Из-за новизны содержащихся в них идей они были не поняты современниками и опубликованы впервые только в 1846 году. Труд, обессмертивший имя Галуа, был закончен за 13 часов – в ночь перед дуэлью. Его исключительные способности проявились очень рано. Достаточно сказать, что «Начала» Евклида (в современном изводе это геометрия за 5-й и 6-й классы) он освоил за неполную неделю. Школьный учитель юного Галуа писал своему приятелю: «В моем классе учится математическое чудовище».
Некоронованный шахматный король Пол Чарлз Морфи (1837—1884) тоже был вундеркиндом. Обыграв еще в очень нежном возрасте всех американских мастеров, он отправился покорять Европу. На протяжении неполных трех лет, с 1857-го по 1859-й, он играл с неизменным успехом, легко побеждая именитых европейских шахматистов. Англичанин Стаунтон, считавшийся первым среди равных, уклонился от встречи с юным американцем. Немец Адольф Андерсен, заслуженно получивший титул гения шахматной комбинации, победитель первого в истории шахматного международного турнира и объективно сильнейший шахматист Европы в то время, поднял брошенную перчатку и проиграл с разгромным счетом – семь поражений при двух победах. После этого Морфи заявил, что готов играть с любым шахматистом планеты, давая вперед пешку F7. Оскорбленный до глубины души шахматный синклит ответил гробовым молчанием на эту дерзость. Не дождавшись соперников, Морфи вернулся в Америку, отошел от шахмат и вскоре умер. Причиной смерти стала душевная болезнь.
Выдающийся французский поэт Артюр Рембо (1854—1891) блистательно дебютировал в шестнадцатилетнем возрасте. Enfant terrible [4] французской поэзии писал стихи ровным счетом три года. За это время он успел исколесить едва ли не всю Европу, подружиться и рассориться с Верленом и по праву заслужить титул лучшего поэта Франции. К девятнадцати годам ему все смертельно надоело, и в поисках приключений он уехал в Абиссинию. До конца жизни Рембо без особого успеха работал коммивояжером и никогда больше не писал стихов. Умер в Марселе, в госпитале для бедных, в полнейшей нищете.
