Совсем иное дело, когда военные ведомства империалистических стран используют некоторые этнопсихологические знания в политике колониализма и неоколониализма. Для раскалывания еще только формирующихся наций, для натравливания друг на друга отдельных племен или племенных группировок подчас используется раздувание тех или иных традиционных различий. Это снова подтверждает, что преимущественной областью этнопсихологии является изучение не больших, а малых общностей, и не столько в их внутреннем культурном сцеплении, сколько во взаимном культурном отличии и обособлении.
Подведем итог. В археологии и этнографии нет культуры в единственном числе, — есть лишь соотношение культур. Есть лишь двойственный процесс: культурного обособления (создание всевозможных отличий “нас” от “них”) и культурной ассимиляции путем заимствований, приобщения (частичное или полное вхождение в общее “мы”). Второй из этих процессов многие западные авторы называют “аккультурацией”. В таком случае первый следовало бы называть “дискультурацией”. В истории оба они друг без друга не существовали, но выступали в самой разной пропорции.
Мы
Субъективная сторона всякой реально существующей общности людей, всякого коллектива конституируется путем этого двуединого или двустороннего психологического явления, которое мы обозначили выражением “мы и они”: путем отличения от других общностей, коллективов, групп людей вовне и одновременного уподобления в чем-либо людей друг другу внутри. Психологи используют также термины “антипатия” и “симпатия” (сопереживание). Однако оба эти термина слишком узки, в частности, как уже отмечалось, место антипатии может занимать и дружественное соперничество, и беззлобная насмешка, и просто организационная грань. Внешнее отличение и внутреннее уподобление могут быть переданы также психологическими терминами “негативизм” и “контагиозность” (заразительность) .
Обе стороны следует рассматривать в тесном единстве. Практически во всех случаях, в любых рядах и сериях наблюдений социально-психические явления имеют эти две стороны. Социально-психические процессы связывают и в известной мере унифицируют данную общность, порождают у ее членов однородные, схожие побуждения и акты поведения. И это — параллельно социально-психическим процессам, порождающим у членов данной общности противопоставление или обособление себя в отношении другой общности по какому-либо признаку.
Оба эти одновременных процесса в одних общественных условиях действуют непроизвольно, в других — могут быть в разной степени сознательными, идеологически мотивированными.
Оба эти психических процесса имеют материальный субстрат в физиологии нервной деятельности. В том числе психическая контагиозность, заразительность, опирается на выработавшуюся еще у животных предков человека несколько загадочную, ибо физиологи не раскрыли еще ее механизм, автоматическую имитацию, или подражательность. Это и есть биологическая база контагиозное. “Мы” формируется путем взаимного уподобления людей, т.е. действия механизмов подражания и заражения, а “они” — путем лимитирования этих механизмов, путем запрета чему-то подражать или отказа человека в подчинении подражанию, навязанному ему природой и средой. Нет такого “мы”, которое явно или не явно не противопоставлялось бы каким-то “они”, как и обратно.
Перед нами вырисовываются два таких же коренных явления, как, скажем, возбуждение и торможение в физиологии высшей нервной деятельности индивидуального организма. Процесс уподобления и процесс обособления взаимно противоположны, но в то же время они взаимодействуют, находятся в разнообразнейших сочетаниях. Вот что, по-видимому, образует неисчерпаемо богатую ткань общественной психологии.
Эти ее простейшие, абстрагированные элементы бесконечно осложняются в соответствии с бесконечной сложностью самой конкретной общественной действительности.
Но возьмем сначала вопрос как можно более отвлеченно и обобщенно. Вот перед нами две человеческие общности — А и В. Крайними противоположными случаями их взаимного обособления были бы, во-первых, случай, когда между ними существует лишь минимум различия при сходстве во всем остальном, во-вторых, когда существует лишь минимум сходства при различии во всем остальном. При этом, разумеется, речь идет о таких признаках сходства и различия, которые лежат в сфере общественно-психической, т.е. фиксированы и акцентированы вниманием и поведением; иначе, конечно, сходство физических и материальных черт, объективно наличных, всегда перевешивало бы. Между указанными крайними случаями, разумеется, возможна шкала всяческих переходных ступеней. Но рассмотрим крайние случаи.
Примером первого могут явиться, скажем, две бригады, два коллектива, занятые однородным трудом рядом друг с другом. В качестве противоположного случая представим себе контакт двух очень далеких культурно-этнических общностей, между которыми нет ни средств языкового общения, ни иных путей к взаимному пониманию.
В обоих случаях “мы” настолько выражено в сознании людей, что отличение от “них” может отступить далеко на задний план и даже словно вовсе потеряться из виду.
Такая утрата психического негативизма служит как бы синонимом степени организованности и сплоченности данной общности. Чем внутренне организованнее коллектив, тем более он противостоит не каким-либо определенным другим людям, а лишь вообще не членам этого коллектива. Хор — это группа людей, вместе поющих. Это и есть “мы”, противостоящие лишь слушателям вообще или даже не участвующим в пении вообще.
Раз только какое-то “мы” образовалось, открывается простор для способности коллектива, человеческой среды оказывать усиливающее (или ослабляющее, тормозящее) влияние на различные чувства и действия людей. Это — своего рода “ускоритель”, который во много крат “разгоняет” ту или иную склонность, умножает ее, может разжечь ее до огромной силы.
Всякое простое соединение труда, работа сообща дает тому яркое подтверждение. Общая сила больше, чем сумма индивидуальных сил. И это не только вследствие того или иного разделения труда — возрастают сами индивидуальные силы. Маркс в “Капитале” описал это явление: при простом объединении однородного труда многих людей не только их объединенная сила превосходит сумму индивидуальных сил этих лиц (что относится к сфере технологии), но сам их контакт в процессе труда “вызывает соревнование и своеобразное возбуждение жизненной энергии (animal spirits), увеличивающее индивидуальную производительность отдельных лиц…” Выражением “animal spirits” Маркс иронически дает понять, что наука еще не раскрыла природы указанного явления — психического механизма повышения индивидуальной энергии при соревновании в коллективе; но несколькими строками ниже он намекает на путь объяснения этого феномена: дело в том, говорит он, что человек по самой своей природе есть животное общественное.
Одно из направлений социальной психологии в капиталистических странах как раз ухватилось за этот эмпирический факт и, благодаря субсидиям предпринимателей, сделало его главным объектом изучения. О повышении интенсивности и эффективности труда рабочих в коллективе зарубежные психологи Мёде, Герцнер и другие опубликовали исследования, экспериментально подтверждавшие и уточнявшие ту сторону дела, которая особенно важна предпринимателям. Однако и советские психологи, хоть исходя из принципиально иных общественных интересов, весьма заинтересованы в изучении этого комплекса явлений.
Одним из элементарных понятий социальной психологии и является понятие о социальном коллективе не как о простой сумме индивидуальных психик, но как о системе, усиливающей или ослабляющей те или иные стороны каждой индивидуальной психики. Рассматривая эту сторону, социальная психология вправе на время даже вовсе абстрагироваться от противопоставления данной общности какой-либо иной. При подобной абстракции общность исследуется только изнутри.
Однако тем самым мы неминуемо перешагиваем в тот раздел науки о социальной психологии, в котором изучается взаимоотношение между общностью и индивидом. Пока нам достаточно рассмотреть те крайние случаи, когда между общностью и индивидом нет сколько-нибудь выраженного противоречия, о чем речь будет в следующей главе, а доминирует то социально-психическое отношение, которое передается словом “мы”, при ослабленном или весьма неопределенном и потому ускользающем от сознания “они”.
Выше приводился пример из историко-этнографического прошлого охотников-тунгусов. Люди татуировали себе лицо особым образом и специально отделывали свое оружие первично для того, чтобы отличаться от других родовых групп; но в этой межродовой вражде необходимость взаимопомощи, сплочения членов каждого данного рода подстегивает силу контагиозности родового обычая. В конце концов они могут и забыть о “чужих” и ощущать эти свои родовые обычаи просто как “свои”, “наши”.
