Подобная озабоченность достижениями и признанием сужает его сознание. Вырастая в практичную реалистичную личность, он учится игнорировать то, что поглощало его интерес в раннем детстве: он больше этого не замечает. Это становится неважным, потому что бесполезно.
Есть еще один фактор, играющий существенную роль в такой перемене мышления. Воспитывая маленького ребенка, вы замечаете, что, начав говорить, он пользуется словами по-своему, облекает их собственным смыслом: он не принимает истинного участия в общении. Через некоторое время он узнает, что целью речи является общение, тогда как более ранняя форма мышления включает идеи, которые нельзя выразить словами, которые нельзя сообщить. Постепенно его приучают к тому, что если нельзя выразить мысль понятным способом для другого человека, то в ней нет большой ценности. Овладевая навыками речи, он начинает думать словами и сводит свои мысли к тем, которые могут быть вербализованы. Он прекращает думать старым, примитивным способом и постепенно приходит к новому.
Тем не менее, старое мышление не утрачивается полностью, а сохраняется за пределами сознания. Видя сон или мечтая наедине с самим собой, вы используете этот ранний мыслительный процесс. Некоторые проблемы, не поддающиеся решению на прямом, интеллектуальном уровне, прорабатываются во сне и мечтах. Лоуренс С. Кьюби (Neurotic Distortion of the Creative Process) называет этот ранний тип мышления (сохраняющийся и во взрослой жизни вне сознания) предсознательным. Это и есть способ вашего функционирования во время любой творческой деятельности. Талант, этот особый дар избранных, в сочетании со свободным использованием предсознания, дает в результате подлинное искусство. Талантливый человек, если он слишком ригиден, слишком боится своих иррациональных (неинтеллектуальных) тенденций, закрывает дверь к этому раннему продуктивному типу мышления. Художник, имеющий слишком много неразрешенных проблем, слишком много скрытых чувств, навязчиво пишет книги об одном и том же или рисует одни и те же картины снова и снова; он не способен вырасти в своей работе, пока не вынесет скрытый материал на свет осознанного восприятия.
Главная проблема с талантом состоит в ответственности за то, чтобы использовать его максимально. Наша одержимая успехом культура так сильно акцентирует лидерство, приобретение денег и/или статуса, что наши чувства, связанные с талантом, часто оказываются загрязненными страхом неудачи или мечтами о славе.
Абрахам Маслоу (Toward a Psychology of Being) пишет, что, хоть истинными талантами наделена только малая часть из всех людей, у каждого из нас имеется потенциал к творчеству, только его нужно освободить. Несколько лет назад я впервые пришла к мысли, что нам следует экспериментировать в тех областях искусства, где у нас нет явного таланта: эти области не загрязнены понятиями успеха и провала, у нас мало связанных с ними страхов или конкретных целей. Взрослея, мы присоединяемся к гонке за достижениями (иногда именуемой «адаптацией к реальности»), и наша озабоченность целями становится так велика, что мы теряем детскую способность наслаждаться процессом, как пишет Алан Уотс в своих книгах по дзен.
Пытаясь делать то, к чему, по вашему убеждению, у вас нет таланта, вы не станете ожидать от себя слишком многого. Вы сможете тогда сосредоточиться на процессе, на деятельности ради нее самой. (Понаблюдайте за ребенком, увлеченным игрой: лепить пирожки из грязи весело, даже если их никто не видит, никто не покупает, никто не ест). Вы сможете забыть о конечном продукте. Растворившись полностью в процессе, вы естественным образом используете этот ранний, прединтеллектуальный тип мышления: вы освободите свои творческие способности. Роман Джойс Кэри «Рот лошади» является ярким описанием того, как художника полностью захватывает радость самого процесса.
В течение нескольких лет я экспериментировала с этим подходом. Вначале я попробовала современный интерпретирующий танец, без какого-либо предварительного обучения. Каждое утро, когда все домочадцы разъезжались по своим делам, и я получала необходимую мне обстановку уединения (даже кошка была способна смутить меня), я сбрасывала с себя туфли и танцевала под проигрыватель: симфоническая музыка, джаз, — все, что соответствовало моему настроению. Я не беспокоилась о форме: я танцевала для себя.
Двадцать минут танцев оказались прекрасным способом начинать день: полная энергии, я приступала к хозяйственным делам, и работа приносила мне удовольствие. «Полезно для кровообращения», — так я объясняла это самой себе. Потом я начала экспериментировать с другим видом деятельности, к которой у меня не было таланта, а именно, с рисованием. Одним утром, когда все разошлись по делам, я собрала несколько простых домашних предметов: чашку, стакан, кувшин, и принялась за первый свой натюрморт. Моя младшая дочь позже продемонстрировала, как талантливый человек может выполнить рисунок за несколько минут, — мне потребовалось на это целое утро. Не веря своим пальцам, я не осмеливалась ни на йоту отступить от стоящих передо мной предметов и перед каждым движением карандаша подолгу изучала их изгибы и углы. Долго я сидела, близоруко скрючившись над кухонным столом, полностью погрузившись в лист ватмана, изучая снова и снова чашку, стакан, кувшин, стирая, рисуя, вновь стирая. Без нацеленных в будущее ожиданий, без четко определенных целей, я полностью растворилась в своем занятии, поглощенная самим процессом. Для такого вербально ориентированного человека, как я, это был совершенно новый опыт, позволявший увидеть что-то с такой ясностью: никогда раньше мои глаза не занимались таким наблюдением, по меньшей мере, никогда в моей взрослой жизни, и это требовало немалой концентрации.
Наконец, рисунок был готов. Это было лучшее, что я могла сделать, и хотя это лучшее выглядело не так уж хорошо, я не чувствовала ни капли огорчения: на самом деле я была приятно удивлена. Я перевела взгляд на часы. Бог мой! Уже двенадцать, а в раковине грязная посуда после завтрака, кровати не заправлены. Как могло так быстро пролететь утро? В какой-то момент я с ужасом ожидала приступа вины, наказания за «потерянные» часы, но вот странно, я ощущала себя свободной и счастливой, как ребенок. Несмотря на все эти часы, проведенные в скрюченной позе над кухонным столом, я чувствовала точно такую же бодрость, как после танцев. Заботы по хозяйству казались мне легкими и приятными, и я без труда нагнала упущенное время..
Немного позже я заметила кое-что еще. Несколько дней кряду я мучилась ощущением напряжения в челюсти: что- то беспокоило меня, но я никак не могла понять, что именно. Теперь напряжение прошло. Где-то посреди утреннего сеанса рисования мне удалось избавиться от него. Пока я была поглощена формой и размером предметов, потерянная для практических аспектов «реальной» жизни, продолжался некий другой способ мыслительного процесса, решивший мою скрытую проблему.
Некоторое время спустя я продолжила рисовать акварелью и маслом. Я долго и осторожно вырисовывала карандашом свою картину, прежде чем осмелиться взять в руки кисть. В результате получился натюрморт, которым я осталась вполне довольна, и это придало мне решимости. Я отложила в сторону карандаш, чтобы рисовать сразу красками, кроме того, я решила изобразить на бумаге какой-нибудь образ из головы, вместо того, чтобы просто копировать предметы. Первой моей попыткой оказался ужасный, мертвый, плоский ландшафт, при первом взгляде на который становилось ясно, как я боюсь этой новой непривычной свободы. Потом я перешла к изображению волн. Мне хотелось разгневанного, штормового моря, но первые несколько вариантов упорно выглядели нежно и умиротворенно. Я не занималась рисованием регулярно; обычно я откладывала картину и забывала о ней, а возвращаясь обратно, приступала к чему-нибудь другому — где-то раз в один-два месяца. Через несколько лет, когда я извлекла все мои произведения на белый свет, то с изумлением обнаружила, что на протяжении многих месяцев снова и снова рисовала морские пейзажи. В конце концов, после многочисленных попыток у меня получилось (я осмелилась?) создать одну темную и достаточно грозную картину, чтобы удовлетворить своим требованиям. На следующей был изображен спокойный океан после шторма, а потом я обратилась к нерепрезентативному жанру.
Изображение реальности безо всякого таланта дается очень нелегко, поэтому я решила, что, должно быть, намного легче позволить себе просто подурачиться с абстрактными образами в жанре современной живописи. Странно, но на поверку это оказалось самой сложной для меня задачей. Сколько храбрости требовало атаковать кистью этот девственно чистый лист бумаги, когда в голове у меня не было никакой определенной картины. Чего я боялась? Что вдруг на белый свет явится что-что совершенно для меня неожиданное? Я не знаю. Знаю только, что, вымучив несколько таких картин, я прекратила рисовать совсем. Была ли эта форма живописи на мой взгляд слишком обременена скрытыми значениями? Боялась ли я свободы абстрактной живописи? Я не психоаналитик себе, я знаю только, что годы спустя, во время лекции по творчеству, когда я показывала классу эти старые картины (чтобы продемонстрировать, что любое занятие, заслуживающие усилий, заслуживает и плохих усилий тоже), мои студенты заметили то, что мне самой никогда не приходило в голову: все мои «абстрактные» рисунки в действительности напоминали огромные бушующие волны. И лишь намного позже, разматывая другой клубок в самотерапии, я обнаружила скрытое значение волн для себя и причину своей одержимости ими. Я думаю, рисование подготовило почву для этого инсайта. Это пример того, о чем пишет в своей книге Кьюби: художник, застревающий на одном месте в своей карьере, невольно продолжает рисовать одну и ту же картину, писатель пишет одну и ту же книгу. Плохое искусство, зато хорошая терапия.
