Слова «медицина» и «медицинский» (me'decin означает «врач» во французском языке) тоже пришли из латыни. Слово «medicus» близко к латинскому глаголу «mederi» (заботиться), а также к «medication» (лечение) и к «remedy» (лекарство). Идя дальше, мы вновь обнаруживаем философский аспект. Mederi (заботиться) родственно слову medeteri (медитация, размышление). Здесь обнаруживается связь, восходящая к древнеиранскому vimad (рассматривать, оценивать, измерять), означающая акт рефлективного сознания. Далее сравнение ведет к словам из галльского языка: midiur — судья; med — равновесие. Как указывает Принс, medKav. равновесие является точкой опоры (рычага) или серединной частью (medius), соединяющей вместе противоположности и одновременно отделяющей (mediare) их друг от друга.
Эта связь может означать, что забота (саге) и излечение (cure), которые предлагает медицина, связаны с медитацией, с глубоким рефлективным мышлением. «Measure» (мера) и «balance» (равновесие) имеют значения, выходящие за пределы их фармацевтического использования. Medicus измеряет само себя так же, как измеряют, к примеру, жар во время лихорадки и дозировку предписанного лекарства. Врачу всякий раз необходимо посовещаться с самим собой, чтобы дать адекватную консультацию своему пациенту. Саге (забота) и remedy (лечебное средство) — больше, чем просто события, происходящие в результате внешнего лечения. «Medication» (средство для лечения) фактически оказывается медитацией, требующей от врача осознанного участия. Размышление над теорией так же необходимо, как и практика; консультации с самим собой не менее плодотворны, чем консультации с коллегами. Медитация — это theoria, иначе говоря, созерцательная и визионерская активность религиозной жизни. Если быть кратким, «медицина» ведет к самоанализу.
Греческое слово «терапия» (therapeia) также имеет отношение к уходу и заботе. Его корень — dher, что означает «нести, поддерживать, держать», и он имеет родство с санскритским словом dharma, означающим «habit» (привычку) и «custom» как «carrier» (носитель). Терапевт — некто несущий на себе нагрузку и заботы, как слуга (в греческом — theraps, therapon). Он также тот, на кого можно опереться и кто может поддержать, так как dher— корень слова thronos (трон, сиденье, стул). Здесь мы сталкиваемся с этимологическим корнем аналитического взаимоотношения. Стул терапевта и в самом деле — могущественный трон, который констеллирует зависимость и божественные проекции. Но анализанд также сидит на своем стуле, и аналитик — одновременно слуга и опора анализанда. Оба эмоционально связаны сложными взаимоотношениями, а их зависимость взаимна. Однако эта зависимость неличностная, они не зависят друг от друга. Скорее это зависимость от объективной психики, которой оба служат в терапевтическом процессе. Поддерживая, окружая вниманием психическое и преданно заботясь о нем, аналитик переносит в жизнь значение слова «психотерапия». Психотерапевт буквально означает «служитель души».
Стоит отметить, что слово «терапия» почти исчезло из медицинского употребления. Оно чаще появляется в немедицинских профессиях: в психотерапии, групповой терапии, трудотерапии, игровой терапии и т. п. Здесь эмоциональные аспекты (преданная забота, беспокойство друг о друге) являются первостепенными, в то время как в медицине они замещаются более интеллектуальными приемами поведения, такими, как диагностирование, фармакология и хирургия.
Там, где врач отходит от терапии в смысле ухода и заботы, он становится ближе к смыслу греческого слова, означающего «врач» — iatms. Происхождение слова iatros изучено плохо, но существует авторитетное мнение, что оно означает «он, который снова отогревает»; iatms— это тот, кто расшевеливает и оживляет, кто борется с хладной смертью. Считают, что iatros — слово, родственное ira, латинскому понятию злости, агрессии, могущества, раздражительности, гнева, вспыльчивости. Таким образом, слово «психиатр» должно было бы означать «воскреситель» или «вдохновитель» психического. Он возвращает тепло и нормальное состояние посредством стимуляции и возбуждения. Современными и конкретными выражениями этой древней идеи выступают электрошок и другие внешние раздражители.
Существуют и другие способы возбуждения, оживления и воодушевления. Оживление может произойти также посредством эмоциональных взаимоотношений с пациентом в течение терапевтического процесса. В этом случае терапевт должен обратиться за помощью к собственному духу и душе (аниме), чтобы вернуть тепло и жизнь пациенту. К сожалению, слишком часто его белый халат, стерилизованные инструменты, общая медицинская атмосфера лишь мешают возникновению такой эмоциональной связи. Кроме того, медицинская установка удерживает многих специалистов от проявления их душевного настроя и темперамента из страха, что последние превратятся во «внушения» и советы и соответственно перестанут быть научными. Если судить по самому корню iatros, то задача целителя состоит в пробуждении, оживлении и разжигании эмоции. Когда аналитик способен сделать это, он действительно в большей степени врач в старом смысле этого слова, чем его современный отчужденный собрат медик.
Сложные эмоциональные отношения с пациентом отражаются и в других европейских словах, используемых для обозначения врача: Idkare (шведское), lekan (польское), lefiar (сербское, и в аналогичных словах в славянских языках). Корень этих слов — такой же, как найденный в латыни, — loqui (разговаривать), из которого у нас образовалось «eloquence» (красноречие) и «loquacious» (словоохотливый). Родственными — вышедшими из одного и того же корня — являются рациональное рассуждение в греческом — lekein и эмоциональный зов в животном мире — laskein (кричать), в литовском— 1ой(ъъпъ), на латыни — latrare (собачий вой). Задача терапевта, согласно этим корням, была родственна задаче знахаря или шамана. Эмоциональный уровень лечения с помощью заклинания, молитвы и стенания помогал такому первобытному лекарю изгонять демонов. Он использовал в качестве инструмента свой голос и говорил на уровне, лежащем ниже рационального знания. Он даже позволял тем же демонам вселяться в себя, воспринимая болезнь пациента как свою собственную.
Из всех этих лингвистических разысканий в корнях слов более всего удивляет изменение в значении, которое претерпело слово «патология». В буквальном смысле патология означает «логос патоса» (logospathos), что, возможно, наиболее точно переводится как изучение страдания. Индо-германский корень pathos — spa— можно найти в современном немецком слове spannen, spannung— длительное вытяжение, подобное натяжению тетивы лука. От того же корня происходят слова «patient» (больной) и «patience» (терпение). Оба слова означают долгое терпение, и, как говорили алхимики, «в твоем терпении — твоя душа». Искоренение патологии в современном смысле избавления от болезни, когда оно применяется к психическому, связано также с избавлением от напряжения и страдания, с терпением переносить невзгоды и, наконец, с душой. То, что пациенты испытывают терпение врача, — больше, чем горестный каламбур. В его терпении проявляется его душа, а в его пациентах — душа медицины. То, как врач встречает своих пациентов, понимает их патологию, переносит страдание, напряжение и обуздывает свой гнев, характеризует его собственное терпение и глубину души.
Цель этого отступления — указать на другую сторону слов, основных для медицинской профессии. Эта другая, более ранняя сторона, с одной точки зрения, — философическая, а с другой — эмоциональная. Она указывает на размышление и на некое эмоциональное соучастие, которые выходят за пределы слишком узкого интеллектуального взгляда на врача как на ученого-естественника. Эта другая сторона приближается к установке аналитика, исследующего природу в стремлении понять человека. До тех пор, пока врач не найдет дорогу назад, к более раннему и более интегрированному взгляду на свое призвание, такие слова, как «терапия», «доктор», «пациент», не следует считать медицинской прерогативой, так же как не нужно считать обоснованным медицинское мнение на тему о том, кто является «лэй» в психотерапии.
Глава 8. Целитель как герой
Попытаемся теперь понять, почему с медицинской точки зрения самоубийство следует предотвратить, с болезнью — бороться, а смерть — отсрочить. Может ли здесь существовать корневая метафора, архетипическая установка, формирующая перспективу врача и направляющая его действия? Мы говорим об этой установке как о страхе перед смертью и наблюдаем признаки ее воздействия на работу врача «из-за сцены», через его бессознательное. Вероятно, подобный ужас соответствует архетипическому видению в психическом, страху не только перед смертью, но и перед бессознательным.
Метафору, соединяющую страх перед бессознательным и перед смертью, можно найти в архетипическом символизме Великой Матери. Даже мужские репрезентации смерти, о которых можно прочесть у Герцога (Gerzog, I960), характеризовались обычно мрачностью и приземленностью, присущими образу всепожирающей всемогущей Богини. Врагом смерти здесь оказывается герой, сражающийся за свет, воздух и небеса, — солнечный Бог, первооснова сознания.
