От крайней неловкости лицо у меня стало под цвет рубашки (а такого непросто добиться, учитывая цвет моей кожи).
Я не только научился руководить бригадой психиатрической помощи, но и начал понимать, что за кулисами того, что я себе представлял, скрывается гораздо больше бумажной работы, имейлов и административной работы, чем я думал, и многое из этого я считал бессмысленным. Это заронило в мою душу семя сомнения, которое впоследствии проросло и расцвело пышным цветом.
Но еще я узнал, что готов. Я понял, что могу работать консультантом, даже если почти не сплю, дома царит хаос, а сотрудники вечно всем недовольны. Я способен принимать важные решения без поддержки, супервизии и надежных тылов. А значит, в нормальных условиях я буду просто чудеса творить – разве не так? Ощущение было словно у стайера после высокогорных тренировок. Ведь, наверное, если вернуться на уровень моря, станет только легче. Логично же, правда?
Глава десятая. Закрытое отделение как вещь в себе
Я познакомился с Джорданом Дорианом, одним из самых сложных моих пациентов, в мае 2014 года. Месяца за два до этого меня наградили положенным «Сертификатом об окончании обучения» по судебной психиатрии, который подтверждает, что врач прошел образовательную программу, принятую в Великобритании, и может работать полноправным консультантом. Больше никакой супервизии. Мои решения не требуют чьего-то одобрения. От этого я почувствовал себя словно важный мафиозо. Некоторые врачи вставляют сертификат в рамку и вешают на работе. Правда, с такими обычно не хочется оказаться рядом на банкете. Сейчас я даже не уверен, что знаю, куда его задевал.
Я беспокоился, что трудно будет найти постоянное место консультанта в Лондоне или окрестностях. Кое-кому из моих предшественников после окончания обучения пришлось перевозить всю семью в другие места – таким вялым был рынок труда. Опасения не оправдались: мне повезло, и меня отобрали на эту роль в маленьком отделении для опасных пациентов в Эссексе, в часе езды от нашего дома. Я выбрал работу на полставки, три раза в неделю, чтобы в свободное время заниматься продвижением частной медико-юридической практики. Это был заметный риск, поскольку такого рода работа не может вестись по договору, так что нет никаких гарантий, но мой опыт показаний в Олд-Бейли не давал мне покоя, словно заноза.
Дома наш сын приближался к первому дню рождения, понемножку толстел, сохраняя манеру комически хмуриться, и с такой яростью сражался со мной во время каждой смены подгузников, словно я хотел украсть его какашки и их нужно было отстоять. Жена после декретного отпуска вернулась на работу – она вела спецкурс по психологии в старшей школе – и компания взрослых людей помогла ей вернуть здравый рассудок. Ночи по-прежнему оставались испытанием, но степень и накал слез и воплей постепенно смягчались. Я был снова допущен в нашу двуспальную кровать, которая по сравнению с раскладным матрасом была просто роскошной.
Итак, теперь я был настоящим взрослым консультантом, а Джордан – первым больным, за которого я нес полную ответственность на всем протяжении его реабилитационного пути через больницу – именно я провел первичное обследование, по результатам которого он и попал на принудительное лечение согласно закону об охране психического здоровья, и мне предстояло наблюдать за его лечением и выздоровлением, а затем – за реабилитацией до самой выписки. Никакого начальства, которое следило бы за моей клинической работой. Полная независимость.
Когда наши пути пересеклись впервые, Джордану было 19, он сидел в тюрьме, и состояние его было плачевным. До нашей встречи я прочитал материалы дела и знал, что Джордана арестовали по обвинению в преднамеренном поджоге, подвергшем опасности жизнь человека. Джордан запер окна и двери своего дома, пока его мать спала наверху, и устроил пожар в кухне при помощи жидкости для розжига. Я атеист, но все равно благодарю Бога за то, что мать Джордана проснулась от запаха дыма. Она бросилась к выходу и – насколько я понял – даже не попыталась сдвинуть с места Джордана, который сидел за столом в тесной кухне и завороженно глядел на разгорающееся желтое пламя. Входная дверь была заперта, ключ куда-то подевался. Джордан не реагировал на крики матери, которая билась и скреблась в дверь. Она позвала на помощь соседей, те вызвали полицию и разбили кирпичом окно в гостиной, благодаря чему она спаслась. Пожарным пришлось буквально выволочь Джордана из дома.
Обследование Джордана в тюрьме Темсайд заняло у меня жалкие 10 минут после мучительных двух часов в лондонских пробках, получаса в очереди у ворот тюрьмы и 45-минутного осмотра службой безопасности (полный обыск, сканирование отпечатков пальцев, миноискатель, собаки-ищейки). Тюрьма Темсайд открылась только в марте 2012 года и была новее и современнее учреждений, с которыми делит территорию, в том числе тюрьмы Белмарш. От внутренней отделки на меня повеяло шиком, как в аэропорту. С тех пор как у меня здесь было назначено первое обследование заключенного – примерно за годом раньше, – я затаил обиду на тюрьму Темсайд, где меня продержали в каком-то коридоре больше двух часов, а потом сообщили, что мой визит отменен безо всяких объяснений, причем сообщили об этом весьма резко и не сочли нужным извиниться (одна звездочка).
После того как надзиратель провел меня вместе со стайкой адвокатов через очередные исполинские запертые ворота, один из охранников похлопал меня по плечу. У меня упало сердце: я решил, что Джордан отказывается видеться со мной, а может быть, произошла очередная административная ошибка и мое посещение снова отменили. Однако надзиратель сказал, что этот охранник проведет меня прямо к Джордану, поскольку тот уже неделю наотрез отказывается выходить из камеры. Это было нетипичное поведение для сотрудника тюрьмы, поскольку получалось, что в тюремном крыле останется на одного из его коллег меньше, а между тем в тюрьмах хронически не хватает персонала и охранников так же мало, как медсестер в психиатрических больницах. Это предложение показывало, что они, по-видимому, сильно беспокоятся за Джордана. Как всегда, прокладывая путь через чрево пенитенциарного заведения, я был вынужден вежливо, но твердо отогнать нескольких арестантов, которые пытались ко мне приблизиться. Кто-то спрашивал, кто я такой. Кто-то догадался, что я врач (по национальности и костюму, конечно) и попытался предъявить мне всевозможные жалобы. Один даже проскакал рядом на одной ноге, а вторую, перевязанную, поднял и спросил, что делать с раной, которая медленно заживает. Думаю, он привык, что надзиратели морочат ему голову, и не поверил, когда я сказал, что для его случая у меня недостает квалификации, а вскоре мне удалось отделаться от него благодаря лестничному пролету. Охранник сказал, что
