Еще в начале своей карьеры в Гарварде Скиннер попал в психологическую лабораторию университета в Эмерсон-холле. Он увидел множество инструментов, куски латуни, зубила, гвозди, гайки в коробках из-под сигарет «Солсбери». Думаю, что тогда руки у него зачесались. Он хотел совершить нечто великое, и он всегда был ловок, умело манипулируя ножницами и пилой. Вот там-то, в этой тесной мастерской, Скиннер и начал делать свои знаменитые ящики из обрывков проволоки и ржавых железок.
Представлял ли он себе, что создает и какое огромное влияние это окажет на американскую психологию? Преследовал ли он заранее поставленную цель или просто поддался лирическому очарованию проволочно-латунной поэмы, так что результат удивил его самого? Ящик, оснащенный механизмами, в которых работает сжатый воздух, запоры которого были бесшумными, полный всяческих приспособлений, — обычный предмет, тем не менее сразу же приобретший, как волшебные зеркала, магические кристаллы и черные коты, яркий ореол.
Скиннер писал о тех временах: «Меня охватило невыносимое волнение. Все, чего я касался, предлагало новые и многообещающие направления действий».
Ночами в своей арендованной квартире Скиннер читал работы Павлова, чрезвычайно много ему давшие, и Уотсона[8], долг перед которым, хоть и меньший, тоже оказался значительным. Павлов, великий русский ученый, практически жил в своей лаборатории — такова была его преданность делу. Многие годы он посвятил изучению слюнных желез своих любимых собак. Павлов обнаружил, что возможно выработать условный рефлекс: слюна начинает выделяться в ответ на звонок. Идея Скиннеру понравилась, но он хотел идти дальше: ему было мало какой-то слизистой мембраны, ему требовался организм в целом. Разве есть романтика в слюнотечении?
Павлов открыл то, что теперь называется классическим условным рефлексом. Это означает, что можно просто взять уже существующий рефлекс животного вроде моргания или слюноотделения и сформировать его связь с новым стимулом, так что рефлекс начинает проявляться в ответ на него. Такую роль и играет знаменитый звонок, тот самый стимул, который собаки Павлова научились связывать с появлением пищи и выделять слюну при его звуке. Теперь нам с вами это открытие может и не казаться таким уж великим, но в те времена значение его было огромным. Его можно сравнить с расщеплением атома или с определением сингулярного состояния солнца. Никогда еще в человеческой истории не было такой возможности понять, насколько физиологичны наши считавшиеся свободными умственные ассоциации. Никогда еще люди не понимали так отчетливо пластичности неизменных форм поведения животного. Собаки Павлова пускали слюну, и мир изменил свое движение.
Скиннер размышлял. Он уже создал свои знаменитые (или мерзкие) ящики, пусть еще и пустые, а глядя в окно своей комнаты, постоянно видел белок, которые жили в парке Гарварда. Наблюдая за ними, Скиннер гадал, не удастся ли выработать условный рефлекс у организма в целом, а не просто у какой-то глупой железы. Другими словами, нельзя ли сформировать вид поведения — методом, который впоследствии Скиннер назвал оперантным научением, — не являющийся рефлекторным? Есть условный рефлекс или нет, слюноотделение всегда существовало, существует и будет существовать — это полностью сформированное действие, проявляющееся само по себе, а не только в ответ на звонок. С другой стороны, когда вы прыгаете, поете «Янки Дудл» или нажимаете на рычаг, надеясь получить еду, вы действуете не рефлекторно. Вы просто ведете себя в соответствии с обстоятельствами, используя то, что предлагает вам окружающая среда. Если можно выработать условный рефлекс, не удастся ли сделать еще один шаг вперед и сделать рефлекторным сальто-мортале или другое предположительно свободное движение? Не окажется ли возможным выбрать случайным образом какое-нибудь действие, например поворот головы вправо, и постоянно поощрять его, так что человек станет постоянно совершать это движение, как и предписывается оперантным научением? И если такое возможно, как далеко это заведет человечество? Через какие обручи и с какой легкостью мы научимся прыгать? Скиннер размышлял. Мне думается, он двигал руками так и этак, высовывался из окна, вдыхая запах белок, мускусный аромат ночи и помета, меха и цветов.
В июне того года случилось так, что уезжавший коллега отдал своих крыс Скиннеру. Тот посадил животных в свои ящики. Тогда все и началось. Через много времени — на это ушли годы — Скиннер обнаружил, что крысы, мозг которых не больше фасолины, быстро научаются нажимать на рычаг, если за это они поощряются пищей. Таким образом, если Павлов сосредоточил внимание на реакции животного в ответ на предупреждающий стимул — звонок, Скиннер изучал поведение животных, возникающее как следствие предварительно совершаемого действия и только потом поощряемое получением пищи. Это был тонкий и не такой уж бросающийся в глаза нюанс по сравнению с павловскими экспериментами, прямое продолжение исследований Торндайка[9], которые уже показали, что кошки в решетчатых клетках, получавшие поощрение при случайном нажатии на педаль, могли научиться делать это целенаправленно. Однако Скиннер пошел дальше обоих этих ученых. Продемонстрировав, что его грызуны способны, случайно нажав на рычаг и получив за это шарик корма, превратить случайность в намеренное действие, основанное на прежнем опыте, он начал менять регулярность выдачи поощрения; в результате Скиннер открыл воспроизводимые универсальные законы поведения, не опровергнутые и по сей день.
Например, после того как крыса постоянно получала поощрение за каждое нажатие рычага, вводилась так называемая схема подкрепления с фиксированными интервалами. Согласно этому сценарию, животное получало лакомство только после трех нажатий на рычаг… или пяти… или двадцати. Представьте себя на месте крысы. Сначала стоит нажать на рычаг — и пожалуйста, пища перед вами; потом, нажав на рычаг, вы пищи не получаете; вы нажимаете еще раз — все равно никакой пищи; наконец, после третьего нажатия по лотку скатывается желанный шарик корма. Съев его, вы уходите, но потом возвращаетесь за новой порцией. На этот раз вы уже не берете на себя труд нажать рычаг один раз, а сразу своей розовой лапкой нажимаете его трижды. Вероятность получения подкрепления меняет характер реакции животного.
Скиннер также экспериментировал со схемами, когда подкрепление происходило через равные промежутки времени или вовсе отсутствовало. В последнем случае Скиннер вообще переставал поощрять крысу; обнаружилось, что после прекращения подкрепления через некоторое время животное переставало нажимать на рычаг, даже если слышало, как всюду вокруг полоткам катятся шарики корма. Подсоединив к клетке записывающее устройство, Скиннер смог наглядно зафиксировать, сколько времени требуется крысе на то, чтобы научиться правильному отклику, когда каждое нажатие рычага поощряется, и через сколько времени после резкого прекращения подкрепления реакция угасает. Возможность точно измерять интервалы времени в случаях применения различных схем дала Скиннеру количественные данные, позволившие понять, как организмы учатся и как можно контролировать и предсказывать исход обучения. С достижением предсказуемости и контролируемости процесса родилась истинная наука о поведении, с кривыми распределения, графиками, отрезными точками и прочей математикой, и Скиннер был первым, кто использовал эти методы с такой подробностью и разнообразием.
Однако на этом Скиннер не остановился. Он стал исследовать результаты меняющихся схем подкрепления, и тут-то его и ждали самые значительные открытия. Он поощрял крыс пищей через меняющиеся промежутки времени, так что в большинстве случаев нажатие рычага ничего не давало животному, хотя изредка — скажем, после двадцатого или шестидесятого нажатия — лакомство появлялось. Интуиция подсказывает нам, что нерегулярное и редкое подкрепление вызовет безнадежность и угасание рефлекса, однако это оказалось не так. Скиннер обнаружил, что при меняющихся промежутках между поощрениями крысы продолжают с ослиным упорством нажимать на рычаг независимо от результата. Он изучал поведение животных при регулярном поощрении (скажем, за каждое четвертое нажатие) и при нерегулярном и обнаружил, что в последнем случае рефлекс труднее всего разрушить. Ага! Это было открытием, не уступавшим павловскому: Скиннер неожиданно получил возможность понять и объяснить странности в поведении не только крыс, но и людей: почему мы совершаем глупости, даже не получая постоянного поощрения за них, почему ваша лучшая подруга не отходит от телефона в надежде, что ее бессовестный бойфренд вдруг проявит доброту и позвонит, просто позвонит… Ах, пожалуйста, позвони! Почему совершенно разумные люди проигрывают в прокуренных залах казино все до гроша, несмотря на ожидающие их крупные неприятности. Почему женщины всем жертвуют ради любви, а мужчины рискованно играют на бирже. Все это основывается на одном и том же механизме нерегулярного подкрепления, и теперь Скиннер мог показать, как он работает, показать вероятность возникновения нерациональной навязчивой тяги к чему-то. А сила такой тяги огромна. Она властвует над нами с того момента, как Бог создал первого человека. Да, она огромна…
