Фигдор сравнивает этих духов с другими «духами», которые доставляют столько неприятностей матерям, отцам, воспитателям, учителям. Но в то же время, хотя «духи» эти и внушают большой страх, они выполняют и защитные функции: благодаря своей могучей власти они предотвращают еще большие угрозы или расчищают дорогу собственным бессознательным потребностям.
Предположим, я говорю себе: «Я — хорошая мать и поэтому я, («во имя ребенка») отказываюсь от своих личных потребностей» (среди которых могут быть желание сделать карьеру, потребность социального признания, сексуальная сторона жизни, покой, увлечения и т. д.). Но как бы замечательно ни звучало это на словах, на практике это не так. Ведь я живой человек и поэтому я не в состоянии отказаться от удовлетворения своих желаний без того, чтобы не чувствовать себя несчастной. А вытесненные потребности все равно будут настойчиво заявлять о себе, пусть даже достаточно субтильными способами: жалобами на жизнь, не неблагодарность детей, обидами и т. д. Не говоря уже о том, что подобная «самоотверженность» налагает непосильный груз на детей, вызывая в них чувство вины за приносимые им жертвы.
Или я говорю себе: «Я чувствую себя в настоящее время очень нехорошо, но мой ребенок не должен этого заметить». Да как же он этого не заметит? Как бы я ни старалась, он «прочтет» мое состояние по моему выражению лица и по моим жестам — у детей по отношению к родителям существуют необыкновенно чувствительные «антенны». Плохое самочувствие матери внушает ребенку страх. Поэтому разумнее было бы поговорить с ним о том, что это вовсе не он повинен в моем плохом самочувствии, и если я не в состоянии сейчас уделить ему необходимого внимания, то это вовсе не потому, что я на него сердита. И т. д.
А вот еще один весьма опасный «дух»: «Если я все буду делать правильно, то между мной и детьми никогда не возникнет никаких конфликтов». Или: «Хорошее, партнерское воспитание должно протекать без давления, без авторитета, без наказаний или их угрозы». Но такого просто не может быть! Во-первых, нет человека, который в состоянии был бы все делать «правильно», как не существует и самого этого объективного «правильно». И, во-вторых, разве все в моих отношениях с другими людьми может зависеть от меня одной? Фигдор называет это «нарциссической иллюзией», т. е. в такой позиции заложено нечто от «человеческой мании величия». Конечно, подобный подход к делу утешает самолюбие, но, с другой стороны, он налагает слишком большую, можно сказать, непосильную ответственность. В результате малейшая неудача грозит невыносимым чувством вины и потерей чувства собственной полноценности.
Или вот еще один «дух»: «Достаточно все правильно объяснить ребенку, и он сам будет соблюдать порядок». Нет, дети устроены так, что сами они этого не могут! С одной стороны, потому что дети по природе своей «хаоты», «экспериментаторы», они просто обязаны испробовать все новое, непознанное, и с другой — тем не менее они нуждаются в руководстве и помощи, а также в том, чтобы взрослые указывали им границы и рамки. Сами они этого не могут! Потому, что они еще дети.
Принципиально фальшивы и такие представления родителей, как: «Если мой ребенок душевно здоров, то он с удовольствием будет ходить в детский сад или в школу»; «Если с моим ребенком все в порядке, то со стороны воспитательницы или учительницы никогда не будет никаких нареканий». А разве у учителей и воспитателей не бывает своих проблем, которые они переносят на детей? И разве не бывает так, что ребенок в одном коллективе чувствует себя хорошо, а при изменении обстановки начинает шалить или вовсе вести себя «плохо»? Отсутствие проблем и конфликтов еще ничего не говорит о благополучии того или иного человека или коллектива; умение их разрешать — с наименьшими потерями для всех участников — вот истинный показатель душевного здоровья!
Многие родители считают: «Если я все буду делать правильно, то моему ребенку не придется ревновать меня к новорожденной сестренке» или: «Братья и сестры, если они душевно здоровы, обязательно только любят друг друга». Это тоже неверно. Конкуренция здесь неизбежна, и это явление нельзя считать только отрицательным. Важно не отсутствие самой ревности, а умение с нею обращаться. Точно так же нельзя верить в то, что: «Если мать (отец) по-настоящему любит своего ребенка, то она (он) никогда не сможет пожелать хотя бы на минуту от него освободиться». В данной сентенции кроется отрицание амбивалентности (противоречивости) любовных чувств: место обидам и ненависти есть только там, где есть любовь и зависимость. Но если я принципиально не признаю за собой права иногда «быть злой на ребенка» или на минуту пожелать себе отсутствия забот, налагаемых на меня воспитанием, то любой «прорыв» чувств подобного (агрессивного) характера неизбежно вызывает во мне захлестывающее и парализующее чувство вины. Фигдор считает это чувство главным виновником многих бед еще и потому, что оно непременно требует психической защиты: оно вынуждает закрывать глаза на действительность, отрицать очевидные вещи, уходить от ответственности, заменяя ее часто весьма сомнительными «педагогическими» теориями и т. п. Очень важно уяснить для себя разницу между (по)желаниями и действиями. Даже если я и пожелала себе отсутствия всяческих забот, это еще далеко не значит, что я действительно освобожу себя от моих материнских обязанностей и брошу своих детей на произвол судьбы. В желаниях нет никакого преступления. Исполнение желаний — это уже зависит от реальных возможностей, общественных норм и моих моральных представлений. Стыдиться желаний тоже не стоит, стыдиться следует дурных поступков.
А вот «дух», который с удовольствием поселяется в разведенных родителях: «Мой ребенок не проявляет по отношению к разводу никаких особенных реакций, итак, разлука с отцом не повлияла на него плохо». Да как же трезвым умом можно себе представить такое: меня бросает самый близкий, самый любимый человек, а я не переживаю из-за этого? Или другой «дух развода»: «Ребенок после посещения отца совершенно расстроен. Итак, эти посещения вредят ребенку», а «дух» отца в свою очередь: «...так... так... ребенок не хочет обратно к матери...». Нет, дети в этих ситуациях страдают не из-за свиданий с отцом, а из-за того, как эти свидания обставляются. Если они чувствуют, что «мама сердится на меня за то, что я люблю и папу тоже», они начинают бояться теперь после частичной потери отца потерять еще и мать. Именно этот страх и делает их нервными, раздражительными, «капризными».
Фигдор обращает внимание и на тех «духов», которые поселяются в педагогах: «Спокойные, ненавязчивые дети — это душевно здоровые и социально развитые дети». Но и этот «дух» выполняет весьма важную функцию. Иначе учителю пришлось бы признаться себе в том, что ему гораздо легче работать с группой подчиненных, безынициативных детей, чем с тремя десятками ярко выражающих себя характеров. Психологам известно, что некоторые «трудные» дети, в общем, здоровее тех, которые являют собой пример послушания.
Или такое: «Если у меня трудности с детьми, то в этом, конечно, виноваты родители, и они обязаны что-то предпринять!». Особенно «коварным типом» считает Фигдор «дух школьного партнерства»: «Ученики, родители и учителя должны сотрудничать вместе», т. е. родители должны заботиться об успеваемости и поведении детей. Такое убеждение помогает переложить часть своих собственных задач на плечи родителей, не задумываясь о том, что необходимость делать с детьми уроки дома ведет к дополнительным семейным конфликтам.
То, что здесь образно именуется «духами» родителей и воспитателей, в жизни имеет вид моральных требований или разнообразных, часто практически необоснованных, но очень стойких педагогических теорий. Однако почему Фигдор использует здесь эту метафору «духов» (вселяющихся в непосвященных), а не говорит просто о «педагогических заблуждениях»? Все дело в том, что это не простые заблуждения, они выполняют весьма важную функцию: им приходится удерживать неприятные или вовсе невыносимые мысли и чувства от проникновения в сознание. Как мы говорили, версия самоотверженной, идеальной матери помогает предотвратить чувство вины, которое возникло бы, если бы мать призналась себе, что многое из того, что она делает «на благо ребенка», на самом деле служит удовлетворению ее личных потребностей (например, чрезмерная забота о школьных успехах ребенка, официально декларируемая как «забота о его же будущем», должна доказать мне мою полноценность в качестве матери и т. д.). Убеждение, что я могу своих детей только любить, способствует, как мы говорили, отрицанию амбивалентности в моем отношении к ребенку и, таким образом, тоже защищает меня от чувства вины или от страха, связанного с моей собственной агрессивностью по отношению к детям. Теория возможности бесконфликтного воспитания, в свою очередь, призвана освободить нас от горького осознания того факта, сколько желаний своих детей мы не в состоянии удовлетворить, какую боль причиняем мы этим нашим любимым чадам и какое разочарование и гнев должны они испытывать в наш адрес.
