Зигмунд Фрейд - Психоаналитические этюды

историях болезни. Не буду также вдаваться в обсуждение близкого сходства между аномалиями характера, развившимися после многолетней болезненности в детском возрасте, и поведением целых народов, обремененных тяжким страдальческим прошлым. Но я не откажу себе в том, чтобы не указать на художественный образ, созданный величайшим писателем, в характере которого мотив претензий на исключительность тесно связан с моментом врожденного ущерба и даже обусловлен этим последним моментом.

Во вступительном монологе к «Ричарду III» Шекспира Глостер, будущий король, говорит следующее:

По первому впечатлению в этой программной речи, может быть, и нет никакого отношения к нашей теме. Ричард, по-видимому, говорит не больше чем следующее: мне скучно в это бездельное время, и я хочу развлекаться. А так как наслаждения любви вследствие моего уродства мне заказаны, то я буду разыгрывать злодея, буду интриговать, не отступлю перед убийствами, буду делать все, что вздумается! Но столь фривольная мотивировка должна была бы задушить все следы сочувствия в зрителях, если бы за ней не скрывалось ничего более серьезного. Вся пьеса в этом случае была бы психологически невозможна, так как поэт должен уметь создать в нас особый сокровенный фон симпатии по отношению к герою, чтобы мы могли без внутренних возражений удивляться смелости и ловкости его искусства; но такая симпатия возможна только на основе ощущения возможной внутренней общности у зрителей с героем, понимания его ими.

Поэтому я думаю, что в монологе Ричарда не все высказано; в нем только намеки, а дополнить недосказанное предоставлено нам самим. Но если мы сделаем это дополнение, то вся тень фривольности пропадет и вступит в свои права вся та горечь и обстоятельность, с которыми Ричард описывает перед нами свое безобразие, и выясняется то общее, что заставляет нас симпатизировать даже этому злодею. Тогда получается следующее: природа совершила тяжкую несправедливость по отношению ко мне, она отказала мне в благообразии, которое завоевывает людскую любовь. За это жизнь должна вознаградить меня, и эту награду я возьму себе сам. Я предъявляю претензию на то, что я – исключение; я имею право не считаться с теми сомнениями и опасениями, которые останавливают остальных людей. Я имею право поступать несправедливо, так как я жертва несправедливости, – и вот мы чувствуем, что мы и сами могли бы стать такими же, как Ричард, что в малом масштабе мы даже похожи на него. Ричард – гигантское преувеличение этой одной черты, которую мы находим и в нас самих. Мы все в глубине души считаем, что у нас есть основания быть в обиде на судьбу и природу за ущерб, и врожденный, и нанесенный нам в детстве; все мы требуем компенсаций за оскорбления, нанесенные в наши юные годы нашему нарциссизму, нашей любви к себе. Почему природа не подарила нам золотых кудрей Кальдера или силы Зигфрида, высокого чела гения или благородного профиля аристократа? Почему нам пришлось родиться в мещанской обстановке, а не в королевском дворце? Мы превосходно сумели бы быть прекрасными и знатными, как и те, которым нам приходится теперь завидовать.

Но в том-то и состоит тонкое, экономизирующее искусство поэта, что он не дает своему герою громко и безостаточно высказывать все тайны своей мотивировки. Этим он вынуждает нас дополнять недостающее, дает пищу нашей умственной деятельности, отвлекает наш ум от критической мысли и удерживает нас в ощущении нашей отождествленности с героем. Зато иначе поступил бы дилетант: все, что ему важно было бы сообщить нам, он вложил бы в определенные формы, выразил бы все – и в результате имел бы перед собой холодок нашей свободной и несвязанной мысли, исключающей возможность иллюзии какого-нибудь углубления.

Кончим с исключениями, но вспомним в заключение, что на том же основании покоятся и женские притязания на привилегии и на освобождение от стольких жизненных тягот. Работая как психоаналитики, мы узнаем, что женщины смотрят на себя как на обделенных, безвинно урезанных и приниженных; и у очень многих дочерей ожесточение против матери имеет своим последним корнем упрек матери в том, что она родила ее на свет не мальчиком, а девочкой.

Психоаналитическая работа подарила нам следующий тезис: люди становятся нервнобольными вследствие отказа в удовлетворении. Под этим разумеется отказ в удовлетворении их либидинозных желаний. Но чтобы понять смысл этого положения, надо пройти длинный окольный путь. Ибо для возникновения невроза необходим конфликт между либидинозными желаниями человека и той частью его существа, которую мы называем его «Я», которая является выражением его инстинктов самосохранения и заключает в себе его идеалы о своей собственной сущности. Подобный патогенный конфликт возникает только в том случае, если либидо хочет устремиться на такие пути и цели, которые «Я» давно уже преодолело и осудило, которые, следовательно, «Я» считает навсегда запрещенными; поступает же либидо таким образом лишь в том случае, если у него отнята возможность такого удовлетворения, которое находится в соответствии с «Я» и с его идеалами. Таким образом, недостаток и отказ в реальном удовлетворении становится первым условием для возникновения невроза, хотя далеко еще и не единственным условием.

Тем более должно поражать и даже приводить в смущение, когда в качестве врача делаешь наблюдение, что люди заболевают иногда как раз в тот момент, когда в их жизни исполняется какое-нибудь давнее и глубоко обоснованное желание. Получается такое впечатление, как будто они были бы не в силах вынести свое счастье, так как не приходится сомневаться в причинной связи между успехом и заболеванием. Я имел возможность познакомиться с судьбой одной женщины и опишу этот случай как типичный случай подобных трагических перемен.

Хорошего происхождения и хорошо воспитанная, она, будучи еще совсем юной девушкой, не сумела обуздать своей страсти к жизни, ушла из родительского дома, предалась разным приключениям и болталась по всему миру до тех пор, пока не познакомилась с одним художником, сумевшим оценить ее прелесть как женщины и почувствовать также и более тонкую организацию в ее приниженном состоянии. Он взял ее к себе в дом и нашел в ней верную спутницу жизни, которой не хватало, казалось, лишь светской реабилитации для того, чтобы быть вполне счастливой.

После долголетней совместной жизни он добился, что его семья вступила с ней в дружеские отношения, и был уже готов сделать ее своей женой и перед законом. В этот момент она начала сдавать. Она стала запускать дом, в котором ей предстояло стать законной хозяйкой; считала, что родственники преследуют ее, в то время как они собирались принять ее в свою семью; бессмысленно ревновала мужа, лишила его всякого контакта с людьми, мешала ему в его художественной работе и впала вскоре в неизлечимое душевное заболевание.

В другой раз мне пришлось наблюдать одного весьма почтенного человека, университетского преподавателя, долгие годы питавшего вполне понятное желание стать преемником своего учителя, который сам ввел его в науку. Когда, после выхода старого ученого в отставку, коллеги сообщили ему, что в преемники будет избран не кто иной, как он сам, он начал приходить в робость, стал умалять свои заслуги, объявил себя недостаточным, неспособным выполнить доверяемое ему дело и впал в меланхолию, исключившую для него на ближайшие годы всякую работу.

Как ни различны оба эти случая, они совпадают все же в том, что заболевание возникает в момент исполнения желания и уничтожает возможность насладиться этим исполнением.

Противоречие между этими наблюдениями и тезисом, что человек заболевает вследствие отказа в удовлетворении, не неразрешимо. Оно устраняется, если сделать различение между внешней и внутренней неудовлетворенностью. Если отпал реальный объект, могущий дать удовлетворение либидо, то это внешнее лишение, внешняя неудовлетворенность. Сама по себе она лишена действия и не патогенна до тех пор, пока к ней не присоединится внутренняя неудовлетворенность. Эта последняя должна исходить от «Я» и должна оспаривать у либидо другие объекты, которыми оно хочет овладеть. Только в этом случае возникает конфликт и создается возможность невротического заболевания, то есть замещающего удовлетворения на окольном пути через вытесненное бессознательное. Внутренняя неудовлетворенность, следовательно, имеет значение во всех случаях, но действовать она начинает только тогда, когда внешний реальный отказ в удовлетворении подготовил для нее почву. В тех же исключительных случаях, когда люди заболевают при успехе, действовала одна внутренняя неудовлетворенность, да и проявилась она вовне лишь после того, как внешняя неудовлетворенность уступила место исполнению желания. На первый взгляд это кажется каким-то странным, но, вдумываясь больше, мы отдаем себе отчет, что в этом нет ничего совсем уже необычного: пока какое-нибудь желание совершенно безобидно, пока оно существует лишь в виде фантазии и кажется далеким от исполнения, «Я» терпит его, но то же «Я» тотчас же вооружается против этого желания, как только оно начинает приближаться к исполнению и грозит стать действительностью. Разница по сравнению с хорошо знакомыми нам ситуациями, при которых образуется невроз, только в том, что здесь такая фантазия, казавшаяся до сих пор незначащей и вполне терпимой, теперь благодаря повышенной насыщенности либидо, до сих пор на нее не устремленного, оказывается превращенной в страшного врага, между тем как в наших случаях сигнал к началу конфликта исходит от реальной внешней перемены в событиях.