любви к Богу и любви к человеку. Однако если не брать в расчет малые различия, которые касаются скорее отдельных частностей, чем сути дела, то придется признать, что наберется довольно ограниченное число ответов, которые были даны и могли быть даны человеком в различных культурах, в которых он жил. История религии и философии есть история поисков ответов на этот вопрос.
Ответ в определенной степени зависит от уровня индивидуализации, достигнутой человеком. У младенца "я" развито еще очень слабо, он не ощущает своей отделенности, пока мать рядом, пока он воспринимает ее физическое присутствие: ее голос, запах ее тела. Только начиная с той поры, когда ребенок начинает чувствовать свою отделенность от матери, ему уже становится недостаточно ее физического присутствия, и он ищет способы преодоления возникающего страха одиночества.
Сходным образом человеческий род в своем младенчестве еще чувствовал единение с природой. Земля, ее флора и фауна — все составляло мир человека. Он отождествлял себя с животными, и это выражалось в ношении звериных масок, поклонении тотему животного и животным-богам. Но чем больше человеческий род порывал с этими первоначальными узами, чем более он отделялся от природного мира, тем острее становилась потребность находить новые пути преодоления отчужденности.
Один путь достижения этой цели составляют все виды оргиастических состояний. Они, например, могут иметь форму транса, в который человек вводит себя самовнушением или с помощью наркотиков. Многие ритуалы первобытных племен представляют живую картину такого типа решения проблемы. В состоянии экзальтации для человека исчезает внешний мир, а вместе с ним и чувство отделенности от него. Ввиду того, что эти ритуалы проводились сообща, сюда прибавлялось переживание групповой сопричастности. Близко связано и часто смешивается с этим оргиастическим решением проблемы половое удовлетворение. Оно может вызвать состояние, подобное экзальтации, вызванной трансом или действием определенных наркотиков. Обряды коллективных оргий были частью многих первобытных ритуалов. После оргиастического переживания человек может на некоторое время расстаться со страданием, проистекающим из его отделенности. Затем тревожное напряжение опять нарастает и снова спадает благодаря повторному исполнению ритуала.
Пока эти оргиастические приемы были общеупотребительны для всего племени, они не порождали у человека чувства тревоги и вины. Поступать так — правильно и даже добродетельно, потому что это общий путь, поощряемый врачевателями и жрецами; следовательно, нет причины стыдиться или укорять себя. Дело совершенно меняется, когда подобное решение избирается индивидом в обществе, уже расставшемся с данной практикой. Как правило, формами забвения своей отчужденности, которые человек выбирает в неоргиастической культуре, являются алкоголизм и наркомания. В противоположность тем, кто участвует в социально одобренном действии, такие индивиды страдают от чувства вины и угрызения совести. Они пытаются бежать от своей отделенности, находя прибежище в алкоголе и наркотиках, но чувствуют еще большее одиночество после того, как оргиастические переживания заканчиваются. В результате растет необходимость затуманивать свое сознание как можно чаще и интенсивнее. Мало чем отличается от данного способа сексуально-оргиастическое решение проблемы изоляции. В определенном смысле оно естественно и нормально. Но для многих индивидов, чья отчужденность непреодолима иными способами, половое удовлетворение по своим функциям не слишком-то отличается от алкоголизма и наркомании. Оно становится отчаянной попыткой избежать тревоги и страха одиночества, но в результате ведет к еще большему увеличению чувства отделенности, поскольку половой акт без любви никогда не может перекинуть мост над пропастью, разделяющей два человеческих существа. Разве что на краткий миг. Все формы оргиастического союза характеризуются тремя проявлениями: они сильны и даже бурны; они захватывают всего человека целиком — и рассудок, и чувства, и тело; они преходящи и периодичны. По-иному воплощается такой способ преодоления изоляции, избираемый людьми в прошлом и в настоящем, как единение, основанное на причастности к группе, ее обычаям, практике и верованиям. В истории это опять же проявлялось по-разному.
Первобытное общество делилось на малые группы людей, связанных узами крови и земли. С развитием культуры эти группы укрупнялись, становясь сообществом граждан одного государства, сообществом членов церкви и т. д. Даже бедный римлянин испытывал чувство гордости, потому что он мог сказать: "Civis romanus sum! (Я римский гражданин!)". Рим и империя были его семьей, его домом, его миром. В современном западном обществе единение с группой еще и ныне представляет собой преобладающий способ преодоления личной отделенности. Это единение, в котором человек в значительной степени утрачивает себя как индивид; цель его в том, чтобы не выделяться, слиться со всеми, соответствовать общепринятым нормам и обычаям. Если я похож на кого-то еще, если я не имею отличающих меня чувств или мыслей, если я в привычках, одежде, идеях приспособлен к образцам группы, я спасен, спасен от ужасающего чувства одиночества. Чтобы стимулировать подобную приспособляемость, диктаторские системы используют угрозы и насилие, демократические — внушение и пропаганду. Правда, между двумя системами существует одно большое различие. В демократических обществах нонконформизм, неприятие существующих мнений фактически возможны; в тоталитарных же системах лишь некоторые редкие герои и мученики рискуют отказаться от пассивного послушания. Но вопреки этой разнице демократические общества демонстрируют поразительный уровень приспособленчества. Причина здесь в том, что должна же быть как-то реализована тяга к единению, и, если нет другого или лучшего способа, тогда господствующим становится стадное приспособленчество. Только тот вполне может понять, как силен страх оказаться непохожим, отличающимся, — словом, белой вороной, кто ощущает всю остроту потребности в единении. Но на самом деле люди хотят приспособиться в гораздо большей степени, чем они вынуждены приспосабливаться. По крайней мере, в современных западных демократиях.
Большинство людей даже не осознают своей склонности к приспособленчеству. Они живут с иллюзией, что следуют своим собственным идеям и взглядам, что они оригинальны, что они приходят к своим убеждениям в результате самостоятельного раздумья; это, мол, простое совпадение, что их взгляды схожи с мнением большинства, согласие лишь доказывает правильность "их" идей. Поскольку все же существует потребность как-то выразить свою индивидуальность, это достигается при помощи незначительных отличий (инициалы на сумке или свитере, принадлежность к демократической или, напротив, республиканской партии, к какому-либо клубу и т. д.). Рекламируемый лозунг "это отличается" (it is different) не более как патетическая декламация неординарности, тогда как в действительности она весьма невелика.
Эта все возрастающая тенденция к унификации тесно связана с пониманием и переживанием идеи равенства. Равенство в религиозном контексте означает, что все мы дети Бога, что все мы обладаем одной и той же человеко-божеской субстанцией, что все мы едины, хотя и не похожи друг на друга и
