Иногда люди не из нашего социально-психологического мира спрашивают: «Расскажи про Школу». Начинаете заученные слова повторять. Вам говорят: «Докажи!» Вы обижаетесь. Многие. Понимаете, обижаетесь на людей за что-то. Они вас просто спрашивают, искренне: объясни! Бе-ме-ме-бе. Верую, потому что не понимаю. Ну, веруй себе на здоровье, что ж ты к другим пристаешь со своей верой? Они не хотят так верить, они хотят по-другому верить: верю, потому что нравится, верю, потому что думаю, что понимаю, и так далее. Вариантов же много. Да, жизнь — вот она, видите, огорчает нас все время своим разнообразием. Только что-то настроишь, выстроишь логическую цепь, и вдруг — блям — да что такое, опять какой-то боковой вариант. Только я создал такой прекрасный мир, все у меня как часики работает, все на своих местах — а мне говорят: бросай! Ну, хорошо — будем бросать. Правда, бросание затянулось. Но как хороший актер я должен три раза выйти на поклон. Что же один раз-то? Столько играл, тридцать лет играл, по одному поклону за каждые десять лет. Немножко оваций. Зато у желающих появляется шанс, даже два шанса: один шанс — наконец-то от меня избавиться, а второй шанс — попробовать-таки пробраться к этому гаду, в логово империализма, и может быть, чему-нибудь научиться, наконец, кроме того, чтобы выполнять указания.
Ох-ох, ребята, ребята! Хорошо. Чего бы еще вам порассказывать?
Биография от Себя,
рассказанная Игорем Калинаускасом
(он же Николаев, он же Силин)
Я расскажу вам свою биографию. Но не в том смысле — родился, женился, умер. Постараюсь рассказать о тех событиях, переживаниях, которые, как мне видится, были значимыми. А то про мою биографию тоже легенд более чем достаточно. Пора уже… Чего я волнуюсь-то так, а? Наверно, потому, что сама по себе ситуация, конечно, сложная, хочется, с одной стороны, сделать все максимально искренне, с другой стороны, понимаешь, что это невозможно. Мне кажется, когда человек рассказывает свою биографию, это каждый раз немножко другая биография, все зависит от того, что всплывает. В отличие от анкетных данных, которые… и то я помню, что, когда заполнял анкеты, «место работы» каждый раз другой набор был, потому что не умещались на анкете все места работы.
Первый значительный факт, наверно, состоит в том, что до 5 лет я о себе ничего не помню. Вообще ничего. А поскольку мои родители не отличались особой говорливостью на эту тему, то я ничего не знаю ни про то, как они встретились, ни про то, как соединились. Знаю только то, что родился в городе Новгороде, что роддом был в барже, что отец меня оттуда быстро забрал вместе с мамой, потому что там бегали крысы, одному младенцу отгрызли ухо. Ну, это рассказы… Никаких засечек в активной памяти не существует, просто чистый лист, пустое пространство.
Первое воспоминание относится к возрасту 5 лет, оно очень короткое: мы на извозчике едем от вокзала до первой квартиры, на которой мы жили в Вильнюсе. По полуразрушенной улице Шопена. Но я не знал, что это Шопена, потом узнал. Следующие воспоминания относятся… ну, к возрасту где-то пять с половиной лет. Тоже не очень много их. Это вторая квартира, у которой была общая, с кабинетом отца, передняя. Входишь, налево — кабинет прокурора литовской железной дороги, а прямо — вход в нашу квартиру. Стол, под которым мы с братом, младше меня на два года, играли. Потом, это уже шесть лет, весна. Мы греемся на солнышке, загораем на крыше этого дома. С мальчишками. Роман в последней группе детского сада… такой длинный роман был: в детском саду начался, в первом классе закончился. В общем помню, что атмосфера у нас в этом возрасте была очень сексуальная, что касается противоположного пола, такая, я бы сказал, вольная. Что еще… — депо, где мы собирали медную проволоку, какие-то куски меди, сдавали их в утиль и на эти деньги покупали мороженое или ходили в кино. Кинотеатр в один этаж такой, барак. Там я смотрел «Маленький Мук» — фильм такой, который американцы подарили. Будущая моя школа, к которой… это уже осень? Да! Подвозили на лошади с телегой ящики с лимонадом, такие с пробкой фарфоровой бутылки, как сейчас пиво «Гролш». И мы воровали, выпивали этот лимонад и разбивали бутылки для уничтожения следов. Потом последнее мгновение, несколько минут, перед тем как меня столкнули в лестничный пролет — мы стоим на этой площадке, вниз идет лестница в подвал. Подвал очень глубокий, лестница в два пролета, над первым пролетом окно, заложенное мешком с опилками, и мы из самодельных луков туда стреляем. Кто-то меня толкает. Следующее, что помню: я лежу внизу в подвале, в каморке дворника. На мне разорвана рубаха, и меня поливают водой. Следующее: уже больница. Побеги через окно на картофельное поле, картошка в тумбочке. Потом: на улице города попрошайничали. Если бы меня батя застукал, я не знаю, что бы было. Я убрал руку за спину, ребята надели на меня рубашку, сел, положил кепку и так насобирал нам всем на кино и мороженое. Помню тайные свидания с девочкой, с которой был роман в детском саду. Уже в первом классе тайное свидание. Я приходил к ней, когда не было родителей, и мы играли в эротические игры. Помню, как залез в вентиляционную систему. Это был старый дом, немецкой постройки, вентиляционные шахты, как в американских боевиках. Я пробрался к какому-то окошку в классе, а внизу учительница, класс меня видит, а учительница нет. Я корчил там рожицы, и весь класс начал ржать. В конце концов меня засекли, вызвали, привели к директору, такой суровый мужчина директор, он отправил меня домой за родителями. А мы уже переехали на другую квартиру, от школы довольно далеко. Я шел и думал, как я приду… папа мне… Стою в подъезде, думаю, куда бежать, планы строю, значит. Тут идет директор, видит меня, говорит: «Николаев, ты чего это тут стоишь?» Я говорю: «Да я… представьте себе…» — чего-то я ему там объясняю, как к отцу попаду, что я ему скажу вообще… «Ладно, — говорит, — я тебя прощаю». Ничего интересного потом, какие-то годы такие… ну разве двор, как там по стене… ну такая, в полкирпича такие выемки, правда до самого чердака, трехэтажного высокого дома. Как мы по этим в полкирпича выемкам залезали на чердак. А, помню, в сарае, который принадлежал нашей квартире, я нашел обойму патронов пистолетных и обойму винтовочных, серебряный крест фашистский и еще два каких-то крестика, награды. Поменял их на марки. А патроны мы разобрали и порох жгли в костре… Огород, где мы таскали помидоры, помню вкус этих помидор. Кладбище, заросшее, старое, на котором мы собирали кленовый сок. В общем, какая-то жизнь такая… Марки собирал, помню… Один раз, помню, мама сгоряча мне сказала: «Домой не возвращайся, если что-то», — и я не возвращался. Ушел к своему однокласснику. Потом не выдержал, побежал в окно смотреть, увидел, что мама переживает, нервничает.
Пожалуй, самое интересное в эти годы были каникулы, когда мы уезжали к моей бабушке в Новгородскую область. Там у меня был такой дядя Вася — муж моей тети Нюры. Замечательный мужик, хохол. Он был командиром пожарной части. Под его влиянием я гирю двухпудовую таскал… ну, это уже много позже. Вообще там много было — ездил на сенокос, видел настоящую деревенскую драку после танцев, с кольями. Очень много читал, просто запоями читал… странная у меня была способность — я читал очень быстро, и все запоминал при этом. Когда я приезжал на каникулы, мне сначала давали одну книжицу в библиотеке, потом через час я приходил за второй, потом библиотекарша проверяла, запомнил ли я, и давала сразу десять, потом я прочитывал всю полку. Тогда книжки в библиотеках делились по полкам: литература шестиклассников, семиклассников, ну потом она уже не смотрела, я так пачками брал, чтоб не бегать все время в библиотеку.
Первое сильное переживание — это книжка, которую я нашел у бабушки на чердаке, без обложки. Книжка, изданная во время войны, такая желтая, пожелтевшая бумага, и там были такие рассказы о мастерах своего дела. Два рассказа поразили меня на всю жизнь. Один о двух пожилых слесарях. Помню, что они все спорили: кто из них лучший, и весь завод в этом споре участвовал, а происходило все это на Урале во время войны. А моя мама, я выяснил, во время войны была на Урале, на танковом заводе работала. И вот суть дела: они решили устроить соревнования, чтобы выяснить наконец, кто лучше. Жюри там, инженеры всякие, и эти два работяги. Один сделал деталь какую-то сверхсложной конфигурации, которую никто на заводе даже и не взялся бы делать. Полный восторг. Второй достает из кармана небольшой металлический куб. Не помню, то ли восемь на восемь, ну, что-то такое — небольшой металлический куб. Начинают все смотреть, там шлифовка высшего класса, размерность с точностью до микрона, параллельность, ну, а тут все так просто: куб и куб. Там такая деталь, а тут куб. Потом мастер берет этот куб в руки, чего-то там делает, и куб распадается на, скажем, 8 частей сложного профиля. Он говорит: «Пожалуйста, сложите». И вся эта комиссия пытается сложить. Он никак не складывается, этот куб, он опять берет в руки, раз-раз — складывается. Там была такая степень точности, что только при температуре его рук можно этот куб сложить. Чуть выше, чуть ниже — все, куб не разбирался и не собирался. И я помню, что меня это очень сильно поразило, почему-то. Просто застряло во мне.
