Игорь Кон - Любовь небесного цвета

Немало трудностей вызывает определение границ сексуальной идентичности. Пока речь шла только о союзе геев и лесбиянок, круг участников коалиции был более или менее ограничен. В последние годы, по соображениям политического порядка, ее дополнили бисексуалами и трансгендерниками. Но чем шире коалиция, тем она разнороднее. Некоторые радикальные геи и лесбиянки хотели бы максимально дистанцироваться от «натурального» большинства. Для бисексуалов это принципиально неприемлемо, они считают грани между сексуальными предпочтениями подвижными. Многие политически активные лесбиянки видят в бисексуальности угрозу «размывания» собственной идентичности. Консервативные геевские организации, со своей стороны, хотели бы отмежеваться от трансгендерников, облик и поведение которых кажутся им чересчур экзотическими. Что общего, спрашивают они, между человеком, мечтающим о перемене своего пола, и тем, кто настолько привязан к нему, что не может любить никого, кроме себе подобных?

Еще более деликатна проблема педофилии. Чтобы приобрести респектабельность, геи отмежевываются от обвинений в том, что они преследуют и совращают мальчиков. Теоретически сделать это несложно — мужчины, любящие мужчин, действительно сексуально равнодушны к незрелым мальчикам, а количество педофилов среди геев такое же, как и среди гетеросексуалов. Но социально-возрастные и юридические границы «мальчикового» возраста подвижны, особенно проблематичен статус 13–16 летних подростков. Педофильские организации доказывают, что мальчики этого возраста сами вправе решать, что им нравится, поэтому сексуальные связи с ними на добровольных началах не должны преследоваться. Широкая публика с этим категорически не согласна, а легальный возраст согласия, начиная с которого взрослые могут безнаказанно вступать в сексуальные отношения с подростками, колеблется в разных странах от 12 до 18 лет.

Еще больше дифференцируют геев и лесбиянок этнические и социально-классовые различия. Сексуальная идентичность — только одна из многих ипостасей социального самоопределения личности. Проблемы черных, цветных или испано-язычных геев и лесбиянок сплошь и рядом не совпадают с тем, что волнует их белых и более состоятельных собратьев из среднего класса. Отсюда — слоры о том, какая именно социальная идентичность (сексуальная, этническая или классовая) важнее. Американские геи охотно ходят на гей-прайды и покупают геевскую прессу, но на президентских выборах они голосуют не по сексуальному, а по классовому признаку, как подсказывают их финансовые интересы.

Классовый аспект гомосексуальности сатирически схвачен в знаменитой пьесе Тони Кушнера «Ангелы в Америке». Когда домашний доктор говорит одному из персонажей пьесы, влиятельному ультраправому политику (его прообраз был ближайшим помощником сенатора Маккарти), что ему следовало бы признать свою гомосексуальность и тот факт, что он ВИЧ-инфицирован, тот отвечает, что слова «гомосексуалы» и «лесбиянки» — просто глупые этикетки. Важно не то, «кого я трахаю или кто трахает меня, а кто снимет трубку, когда я звоню, кто обязан оказывать мне услуги… Гомосексуалы — не мужчины, которые спят с другими мужчинами. Гомосексуалы — это мужчины, которые за пятнадцать лет не смогли протащить через городской совет паршивый антидискриминационный закон. Это мужчины, которые никого не знают и которых не знает никто, у которых нет никакого влияния. Разве это похоже на меня, Генри?».

Геевские общины и организации в США чрезвычайно политизированы и поляризованы. В них много бывших коммунистов, анархистов и иных леваков, мечтающих радикально перестроить весь мир и вынашивающих всевозможные утопические проекты, вплоть до создания автономного геевского государства в штате Вайоминг. Реальным влиянием они не обладают, зато у них много энтузиазма. В то же время, по мере того как гомосексуальность получает социальное признание и уже не мешает деловому преуспеванию, в геевской среде усиливается консервативное крыло, выступающее против «левой ортодоксии» и предлагающее заменить идеологическую риторику конструктивной политикой, «которая признает возможности реального мира и границы политики».

Если упростить вопрос, левые добиваются обособления геев и лесбиянок как носителей особых духовных ценностей, которые не могут быть реализованы в рамках буржуазной цивилизации и рыночной экономики, тогда как правые стоят за социальную и культурную интеграцию, чтобы все могли получить свою законную часть общественного пирога. Фактически геи и лесбиянки не могут ни отделиться от гетеросексуального (по преимуществу) общества, ни полностью раствориться в нем. Рост терпимости снимает одни социальные проблемы, но порождает другие. Лесбигеевские теоретики, среди которых немало первоклассных мыслителей, прекрасно понимают это.

Как пишет литературовед и культуролог Лео Берсани, ситуация, в которой оказалась однополая любовь, внутренне противоречива. Да, геи стали видимыми и слышимыми. Но «те самые люди, которые возражают против того, чтобы замыкаться в рамках гей-идентичности, создали нечто вроде собственного гетто, основанного на предполагаемом превосходстве гомо-культуры над тем, что пребрежительно называют принудительной гетеросексуальностью». Между тем большинство людей не нуждаются в таком «освобождении» и не считают свою гетеросексуальность принудительной.

Для доказательства «превосходства» геев над гетеросексуальным большинством часто используется идея особого «геевского духа» и «геевской души». На мой взгляд, это имеет под собой не больше оснований, чем претензия евреев на роль «избранного Богом» народа или образ русского «народа-Богоносца». Все религии — единственно верные, и каждый бог больше всех любит свой собственный народ (иначе зачем он нужен?) Как в любой человеческой популяции, среди геев и лесбиянок есть разные люди, которые имеют разные стили жизни и придерживают разных идеологий. В этом их человеческая сила и одновременно — политическая слабость. «Голубые» мужчины и женщины всегда будут чем-то отличаться от других, но их движение никогда не станет монолитной социальной силой. Тот же самый плюрализм, который позволил им требовать и добиваться автономии и места под солнцем, подрывает идею их исключительности. Чем терпимее общество, тем аморфнее цементирующие геевскую общину социальные связи. Как ни важна для индивида его сексуальная ориентация, политически она остается маргинальной и не может стать основополагающей осью социальной структуры и отношений власти.

Понятие «содомии» в Древней Руси было таким же расплывчатым, как на Западе, обозначая не только гомосексуальные отношения, но и любые отклонения от «нормальных» сексуальных ролей и позиций, например, совокупление в позиции «женщина сверху». Самым серьезным грехом считалось «мужеложство», когда сношение с неподобающим партнером усугублялось «неправильной» сексуальной позицией (анальное сношение). Однако на Руси к этому пороку относились терпимее, чем на Западе; церковное покаяние за него колебалось от одного до семи лет, в тех же пределах, что и гетеросексуальные прегрешения. При этом во внимание принимали и возраст грешника, и его брачный статус, и то, как часто он это делал, и был ли он инициатором действия или его объектом. К подросткам и холостым мужчинам относились снисходительнее, чем к женатым. Если анального сношения не было, это было уже не мужеложство, а «рукоблудие», которое наказывалось мягче. Лесбиянство обычно считалось разновидностью мастурбации. Новгородский епископ Нифонт (XII в.) даже считал сексуальный контакт двух девушек-подростков меньшим грехом, чем «блуд» с мужчиной, особенно если девственная плева оставалась неповрежденной.

Православную церковь очень заботило распространение гомосексуальности в монастырях, но к бытовым ее проявлениям относились довольно равнодушно. В Домострое содомия упоминается вскользь, между прочим. В «Стоглаве» (1551) ей посвящена специальная глава «О содомском грехе», предписывающая добиваться от виновных покаяния и исправления, «а которые не исправляются, ни каются, и вы бы их от всякие святыни отлучали, и в церковь входу не давали». Однако, как не без иронии подметил один историк, пьянство осуждается там гораздо более темпераментно.