чем осложняется горе. Я стараюсь не задавать прямых вопросов пациенту, вместо этого я пытаюсь, прибегая к интерпретациям и пояснениям, подвести пациента к осознанию неких фактов.
Постепенно пациент начинает осознавать собственную амбивалентность и понимать, что его тоска по восстановлению утраченных отношений уравновешивается стремлением к освобождению от них. Вместо прямого убеждения пациента в том, что такая двойственность является нормальной, терапевт сообщает это пациенту скорее посредством своей нейтральной позиции и эмпатии. Эмпатические замечания подталкивают пациента к необходимости разобраться в том, почему он попеременно хочет то «воскресить» утраченного человека, то «освободиться» от него. На этом этапе пациент начинает испытывать гнев, а также иными способами проживает прошлый опыт, связанный с утратой и утраченным человеком. Пациент начинает повторно переживать горе.
После того, как значительная часть эмоций выражена, я прошу пациента принести на встречу связующий объект. Пациент приносит его, но вначале как бы игнорирует наличие объекта. Далее я прошу пациента дотронуться до объекта и рассказать, какие мысли у него возникают. Как правило, пациент уподобляет связующий объект магической шкатулке, заключающей в себе конфликтные взаимоотношения. На меня всегда производит сильное впечатление интенсивность эмоций, пробуждаемых связующим объектом, и я хотел бы предупредить об этом других психотерапевтов. Связующий объект может вызвать настоящие эмоциональные бури, продолжающиеся неделями. Вначале чувства смешаны, затем они дифференцируются, и терапевт с пациентом могут выделить чувства гнева, вины, раскаяния, печали и т. п. После выражения чувств связующий объект начинает терять свою силу вне зависимости от того, решал пациент избавиться от него или нет.
Как только связующий объект теряет свое могущество, пациент мрачнеет и уже готов завершить оплакивание утраты. Пациенты делают финальные шаги для того, чтобы освободиться от отношений, например, посещают могилу (если они никогда этого не делали) или придумывают другой способ почтить память утраченного человека.
На протяжении всего процесса сны пациента являются той нитью, которая указывает на этапы повторного переживания. Моему пациенту Келли в начале терапии приснилось зеленое поле. В последующих снах по полю проходит узкий ров, затем умерший отец появляется живым, но в инвалидном кресле. В одном из последних снов Келли кладет отца вместе с инвалидным креслом в ров. Примерно через неделю пациент сказал мне, что ему снова приснилось чистое зеленое поле. «Но теперь, – сказал он, – я знаю, что мой отец под зеленой травой, мертвый и похороненный». Это свидетельствовало о том, что он завершил работу горя.
Джулия: случай повторного горевания
Джулия, одинокая женщина тридцати с небольшим лет, работала секретарем. Она пришла в наше психиатрическое отделение из-за того, что у нее появились проблемы со сном, а, кроме того, возникло ощущение безнадежности и полностью пропал интерес в работе. Ее мать умерла семь месяцев назад, и с тех пор Джулию мучило ощущение, что мать, возможно, не умерла на самом деле, что видит каждое ее движение и может вернуться обратно. Ночью Джулии снились тревожные сны, в которых мать делала различные попытки возвращения к жизни. В одном особенно пугающем сне мать Джулии яростно стучалась в стенку гроба, пытаясь выйти, в то время как Джулия умоляла организатора похорон применить большую дозу транквилизатора. Эти сны вселяли в нее такой ужас, что мы приняли решение о ее госпитализации.
Джулия мне сразу же очень понравилась. Когда она не пребывала в панике по поводу неотвратимого возвращения матери, то была привлекательной и умной. Она очень связно поведала мне свою личную историю. Чем больше мы говорили, тем больше я убеждался в том, что она была бы хорошим кандидатом для терапии повторного переживания горя. Я принял меры для того, чтобы во время госпитализации видеться с ней четыре раза в неделю. Медицинские сестры, присматривавшие за ней, тоже имели некоторый навык работы с горюющими повторно и внимательно относились к происходящему. Джулия не принимала никаких лекарственных препаратов.
Джулия уже продемонстрировала, что относилась к матери двойственно, хотя и уклонялась от выводов. На диагностическом интервью Джулия описывала свою мать попеременно то как «монстра», то как «очень милого человека».
Джулия жила вместе с родителями всю жизнь. Когда умер отец, пятеро старших братьев и сестер покинули дом, и в течение десяти лет Джулия самоотверженно заботилась о матери-инвалиде, страдавшей диабетом и передвигавшейся в коляске из-за ампутации ног.
Я полагал, что неспособность Джулии завершить отношения с умершей матерью была связана не только с рабской преданностью матери в последние десять лет, но и с ее ранней историей. Когда ей было всего шесть месяцев, мать в результате пожара получила очень сильные ожоги и около года была неспособна заботиться о Джулии. Я начал с предположения, что этот ранний разрыв связи мать-ребенок внушил Джулии страх разлуки и заставил жаждать одобрения. Я считал, что эта потребность сохранять связь сильно повлияла на их последующие взаимоотношения и привела к неспособности Джулии отпустить от себя мать.
На первых встречах я просил Джулию рассказать мне о ее отношениях с матерью. Мать требовала от дочери рабской зависимости, она подрывала уверенность Джулии в себе и высмеивала ее. Джулия принимала такое оскорбительное отношение, потому что выросла с мыслью, что у нее с матерью «особые узы».
Когда я пришел к ней в палату в первую неделю терапии, то обнаружил Джулию лежавшей на кровати в неестественно скованной позе. «Посмотрите на меня, я как труп», – сказала она. Джулия была расстроена из-за того, что в палате стояли цветы и делали комнату похожей на «похоронное бюро». Иногда она жаловалась на слабость в ногах и на то, что ей трудно ходить. Это были попытки деструктивной идентификации с умершей матерью, которая при жизни не могла ходить. Я объяснил Джулии, что эти симптомы принадлежат матери. Я предположил, что эти сбивающие с толку идентификации могли быть связаны с ее чувством вины из-за желания освободиться от тирании матери.
Джулия начала говорить более открыто, чем раньше, о деспотических требованиях матери и о тех жертвах, на которые она вынуждена была пойти ради матери. Джулия отказалась от возможности поступить в колледж и порвала со своим другом, когда тот попросил ее уехать с ним в другой город. Она призналась, что иногда хотела, чтобы мать умерла. Эти мятежные мысли заставляли Джулию чувствовать себя такой виноватой, что она с удвоенной силой обслуживала старую женщину. Джулия начала звонить матери с работы по нескольку раз в день и спать у ее кровати, «чтобы быть уверенной, что она дышит».
Однако за год до смерти матери дочь поступила вопреки ее воле, что было нетипично для Джулии. Она позвонила
