С Гуниллой все было иначе. Она убедилась (так, по крайней мере, казалось ей в ее депрессии), что как актриса она ничего собой не представляет, что она бездарна, а потому нужно просто заканчивать с актерской карьерой, по сути, ее даже не начав. Проблема же состояла в том, что иначе как актрисой она себя не мыслила, она не могла представить для себя иной, не актерской жизни. Ей казалось, что иначе она просто не сможет жить. Думать, что эта мечта ее детства оказалась лишь досадной ошибкой, было невыносимо. При этом, можете мне поверить, никто из окружающих никогда бы не догадался о том, что с ней творится. Она держалась молодцом, улыбалась, а когда встречала знакомого человека, заинтересовано спрашивала у него: «Как твои дела?» Она, несмотря на свое удручающее состояние, выглядела в высшем смысле этого слова достойно.
Это поведение было бы странным, даже если бы она не была актрисой, но просто россиянкой и находилась в депрессии. Подобное поведение для россиян, находящихся в депрессии, мягко говоря, нехарактерно, они на него в этом своем состоянии чаще всего просто не способны. А вот актера с депрессией, да с таким поведением представить себе и вовсе невозможно! Конечно, Гунилла по-настоящему переживала и мучилась, конечно, ей было плохо и тяжело, конечно, она страдала. Но это страдание не превращалось у нее в спектакль, она не разыгрывала сцен, не привлекала к себе внимание окружающих, не пыталась стать пупом земли. Она тихо и ровно переживала свое страдание.
Страдание Гуниллы, несмотря на отсутствие характерного внешнего антуража, имело место, и, как и всегда в таких случаях, это страдание было иллюзорным. Ей казалось, что жизнь ее закончилась, что все бессмысленно, что она зря потратила время и силы, что она зря верила и надеялась, обманула ожидания своих родителей и учителей. Короче говоря, она страдала по-настоящему и это настоящее ее страдание было иллюзией. Почему иллюзией? Потому что наше страдание (и тут уже ни культура, ни национальность, ни что-либо еще уже значения не имеют) — это великий обманщик.
Мысли (левое полушарие) и внутренние образы (правое полушарие), которые создают и поддерживают нашу депрессию, в корне ошибочны. Впрочем, это ошибка непроизвольная. Когда. у человека развивается депрессия, его психика перестраивается таким образом, что во всем, что бы ни происходило, она усматривает только «плохое», только «печальное», только «трагическое». Мир перестает радовать человека светлыми красками.
Биологические задачи депрессии — спасти нас от тревоги, снять внутреннее напряжение. А как это можно сделать, если не с помощью создаваемых этой психикой картинок будущего, лишенных всякой надежды и перспективы. Если я начинаю верить в бесперспективность своего будущего, я перестаю сопротивляться внешним обстоятельствам. Если же я перестаю им сопротивляться, то мое внутреннее напряжение неизменно и стремительно идет на нет. Психика, таким образом, защищается от своеобразного «перегрева», однако вместо «атомного взрыва» мы получаем здесь «атомную зиму» — холодную, трагическую, мучительную.
Вот почему нам с Гуниллой так важно было осознать, что ее страдание иллюзорно. Конечно, нам пришлось обратиться к ее «личной драме» — разочарованию в мужчине, которое незадолго до своей депрессии пережила Гунилла. Конечно, мы должны были увидеть и неоправданность обеих ее базовых депрессивных установок: «я бездарна», «если я не стану актрисой, я не смогу жить иначе». Разумеется, обе эти позиции были чистой воды иллюзией, в чем мы и смогли быстро убедиться; но проблема в том, что Гунилла этим установкам верила, что и давало жизнь ее иллюзии страдания.
Когда страдание было очищено от разнообразных примесей, когда оно было выведено на поверхность, иллюзия страдания Гуниллы покачнулась. И поскольку сама Гуннила, вследствие своих культуральных, национальных и личностных особенностей, не давала своему страданию хода, справиться с этой иллюзией оказалось проще простого. Вот почему так поучителен для россиян должен быть этот пример.
Мы боимся, мы избегаем страданий, особенно страдании от фрустрации. Мы испорчены и не хотим проходить через адские врата страданий: мы остаемся незрелыми, продолжаем манипулировать миром, мы не согласны пройти через страдание роста. Вот такая история. Мы лучше будем страдать от мук совести, от того, что на нас смотрят, чем согласимся понять, что мы слепы и вернуть себе зрение.
Фредерик ПёрлзКогда мы не даем своему страданию хода, когда мы держим его в узде, конечно, предпринимая при этом попытки увидеть его иллюзорность, успех дела практически гарантируется. Гунилла — чем далее, тем более — становится замечательной актрисой, хотя, конечно, на ее пути будет еще много трудностей и преград. Однако же если она и дальше будет помнить, что страдание — это только иллюзия, то она никогда не свернет со своей дороги, не испортит своей жизни, не заставит страдать окружающих.
И последнее. Сострадать можно страданию, но нельзя сострадать страху, глупости или боли — это технически невозможно. Но где вы видели страдание без страха, глупости или боли? Такого в нашей жизни в принципе не встречается! При этом все наше страдание — это сострадание самим себе. Попробуйте пострадать, не сострадая самим себе, — будьте покойны, это вам не удастся. Страдание без хотя бы элемента актерства не может состояться, а актеру нужна публика, восторженные зрители. Поскольку же нам сочувствовать окружающие не стремятся (они, скорее, об обратном мечтают), то излюбленной, все понимающей публикой на нашем спектакле оказываемся мы сами. Так что наше страдание — это всегда наше сострадание самим себе.
В страдании может быть сокрыт страх, когда мы боимся чего-то и страдаем из-за этого. Детский страх перед материнским гневом — это самое настоящее страдание, способное толкнуть ребенка на, прямо скажем, недетские поступки. Наш собственный страх перед возможным финансовым крахом, перед чьим-то несправедливым наветом или осуждением, перед тем, наконец, что мы не будем поняты, поддержаны или осенены любовью — все это самое настоящее страдание. И зачастую сами эти страхи мы не идентифицируем, а просто страдаем и страданием своим захлебываемся.
Страдать из-за собственных страхов — значит оказаться в заложниках у всех возможных иллюзий — иллюзии страдания, иллюзии опасности и даже, смею заметить, иллюзии счастья. И до тех пор пока наше поведение, наше эмоциональное состояние определяются иллюзиями, страдать нам просто должно, поскольку мы в этом случае просто заслуживаем того, чтобы быть несчастными.
Страдание часто оказывается результатом и банальной глупости. Мы делаем ошибки, а жизнь отвечает на них соответствующим образом — это вполне естественно, ведь всякое действие влечет за собой последствия, а ошибочное действие влечет за собой крайне неприятные последствия. Впрочем, страдать в этом случае — значит демонстрировать непризнание собственной ошибки, а это по крайней мере несерьезно. Признать свою ошибку следует хотя бы затем, чтобы впоследствии не сделать ничего подобного. Если же мы признали свою ошибку, то должны принять соответствующие жизненные издержки без ропота и иного недовольства, ведь все эти издержки закономерны и естественны.
Наконец, страдать можно, испытывая боль — физическую или душевную. Но боль — это боль, это то, что необходимо выдержать, пережить. Других вариантов тут нет и быть не может, а потому страдать в подобной ситуации просто неуместно. Боль — это факт, это явление, она должна быть принята нами, мы должны с нею согласиться и перестать суетиться, поскольку от суеты всякая боль лишь увеличивается. Впрочем, не нужно и драматизировать боль. Она вещь, конечно, неприятная, но, как известно, является признаком жизни. Думать, что можно прожить на этом свете, не испытывая боли, — значит заблуждаться. Боль сопутствует нам, боль, в каком-то смысле, придает нашей жизни определенный колорит. Так что страдая от боли, мы фактически сопротивляемся жизни, занимаемся ее отрицанием, а это чревато.
В любом случае правило остается правилом: если мы страдаем, то за этим страданием что-то да стоит — или страх, или наша глупость, или боль. Но все эти три феномена, право, не стоят того, чтобы из-за них или ради них мучиться, в целом, весьма неприятным чувством страдания.
Величайшая слава не в том, чтобы никогда не ошибаться, но в том, чтобы уметь подняться всякий раз, когда падаешь.
КонфуцийЧасто ли мы чувствуем себя «жертвой»? Часто ли мы ощущаем себя несправедливо обиженными, невинно страдающими? Часто ли нам кажется, что мы отдали самих себя на алтарь своей любви, верности или ответственности, а получили взамен лишь пренебрежительную холодность или, и того хуже, — не получили ничего. Иными словами, часто ли мы незаслуженно страдаем?
