ее родителей.
Мне казалось, что Мими должна была встретиться с матерью. Если бы она попросила родителей не приезжать, возник бы очередной раскол, который было бы сложно исправить. Но я промолчала, потому что не желала вмешиваться в их отношения. В итоге они пришли к тому же выводу и позвали родителей Мими. Родители провели в их доме неделю: этого времени вполне хватало, чтобы Мими почувствовала связь с ними, зато не хватало для разжигания их привычных конфликтов.
Похороны прошли очень тяжело. «Покупка цветов – единственный способ отпраздновать короткую жизнь Эйдена, – призналась Мими. – Его пятый день рождения, его совершеннолетие, его свадьбу». Генри нес крошечный белый гроб, и слезы текли по его лицу. Больничный священник провел службу, Генри и Мими прочитали стихи и молитвы. Служба была короткой: на похоронах присутствовали только их семьи, и каждая минута была наполнена печалью из-за смерти на пороге новой жизни.
Когда Генри и Мими рассказали об этом, я почувствовала тяжесть в теле. Они показали фотографию Эйдена, завернутого в пеленку, словно спящего. Я обрадовалась, что они сделали снимки, потому что они понадобятся им в будущем. Я испытала облегчение, узнав, что Генри и Мими провели время с сыном, держали его всю ночь, создавая ценные воспоминания, которые останутся с ними навсегда. Как прекрасный и здоровый на вид ребенок мог умереть и превратиться лишь в воспоминания? Это казалось чем-то абсолютно бессмысленным.
Когда Мими немного окрепла, начались мысленные страдания. Она хотела получить ответы. Почему Эйден умер? Ее беременность развивалась хорошо, она все делала правильно – ну так почему, почему, почему? Еще больше Мими злил тот факт, что она была врачом. Она изучила свои записи, с тревогой ждала результатов вскрытия, рылась в научных статьях. Она подумала о сыре, который ела во время беременности, и перелете в США. Может, Бог наказал ее за какой-то грех? Любой ответ успокоил бы ее на некоторое время. Незнание вызывало чувство бессилия, которое было неведомо Мими и абсолютно не нравилось ей.
Успех Мими по жизни не подготовил ее к подобным трагедиям. Она верила, что если ты работал достаточно упорно, вложил в дело все свое время и энергию, ты добьешься результатов. Даже когда что-то шло не так, она собиралась с духом, снова упорно трудилась и решала проблему. Это убеждение плохо подготовило ее к горю.
Через десять дней после смерти Эйдена Генри вернулся к работе. Хотя его компания хвасталась своей культурой «заботы о сотрудниках», его начальник хотел, чтобы он взялся за крупный проект. Генри был вынужден согласиться. Он выглядел крайне измученным. Я спросила, как он справлялся. «Я постоянно думаю о Мими, – ответил Генри. – Я не могу сосредоточиться, память не работает… Все кажется бессмысленным… Я ежедневно размышляю о том, что произошло, вспоминаю крошечное личико Эйдена. Мне очень плохо». Иногда работа отвлекала его от этих мыслей, и тогда Генри испытывал облегчение.
Мими казалось, что она несла ответственность за то, что Эйден умер в ее утробе. Психологическое воздействие этих мыслей можно понять, только если ты испытал это на себе. Она вынашивала здорового ребенка в течение девяти месяцев, снимки УЗИ показывали, как он шевелился и сосал палец. Мими слышала, как бьется его сердце, прослушивала этот звук на телефоне с радостью и ожиданием. Она чувствовала свою силу, ведь она носила ребенка в утробе, а потом ощутила бессилие, когда родила мертвого малыша. Мими мучило знание того, что Эйден умер внутри нее во время родов, и полная беспомощность в этой ситуации. Ее разум вступил в конфликт с сердцем: умом она понимала, что не сделала ничего плохого, но в душе думала иначе. Ей казалось, что тело подвело ее и в каком-то смысле смерть ребенка стала наказанием.
Я заметила, что Мими смотрела на Генри, пытаясь увидеть гнев или обвинение в его глазах. Но не находила этого. Я сказала ему, что осознание страданий жены – ее страха из-за кесарева сечения и потом рождения безжизненного младенца – было не менее травматичным опытом, чем ее собственные переживания. «Я постоянно вспоминаю, как сидел в коридоре роддома, – ответил Генри. – Я не знал, выйдет ли Мими с ребенком из зала. Врач за врачом забегали в зал, а я, перепуганный, сидел снаружи. Это воспоминание тотчас вызывает слезы. Я все еще помню тот страх».
Мы все чувствовали, словно увязли, – работа была тяжелой и изматывающей. Я понимала, что чувство горя отражало жизнь Генри и Мими, их открытость и желание наладить отношения. Я легко шагнула в их мир, и они были рады мне. Меня согревало понимание того, что я оказалась внутри такого личного процесса.
Напряженность Генри из-за работы портила его отношения с Мими. Если с коллегами он был терпелив, то с Мими – ворчлив и раздражителен. Мими хотела видеть дома «рабочего Генри». Они не могли делиться друг с другом любовью, а это наладило бы их отношения. Вскоре Генри и Мими решили съездить в Париж на выходные. Отъезд из дома восстановил их ощущение благополучия и придал энергии, хотя оба знали, что в самолете на них снова нахлынет напряжение. Мы даже провели сеанс по Skype, во время которого они остановились на парковке в Париже. Я с радостью отметила улыбки на их лицах.
Генри любил приключения, хотел отвлечься и заняться чем-то новым с Мими, как было раньше. Я понимала его страх: он боялся, что если они не сделают шаг вперед, то рухнут в пропасть тоски, из которой уже не выбраться. Но Мими этого не хотела. Ей хотелось проводить все время дома, завести щенка, читать и рисовать. Меньше всего ей хотелось двигаться или пробовать что-то новое и опасное. Ей пришлось сузить сферу своей жизни, чтобы справиться с внутренним страхом. Мими всегда говорила четко, была умной и образованной. Но я видела, что мечты, разрушенные смертью Эйдена, мешали ей надеяться на большее, чем просто пережить очередной день. К счастью, Генри был терпеливым и выносливым. Он понимал ситуацию и ни разу не предлагал что-то необдуманно.
Спустя несколько недель Мими подхватила вирус и тяжело заболела. Она выздоровела лишь через полмесяца, и это плохо сказалось на ее эмоциональном восстановлении. Мне снова показалось, что она перестала доверять своему телу, что оно ее подвело, и это понимание расстраивало ее. Мими боялась и злилась на свою смертность. «Я словно деталь пазла, которая никуда не вписывается – ни эмоционально, ни физически, никак, – сказала она. – Я не знаю, вписываюсь ли я куда-то в социальном плане, я не знаю, что мне нравится делать, я не знаю, что меня интересует. А еще это чувство потерянности – горе, безнадежность
