– Нет. Не может! Не может…
– Ты прав, смертный, и я согласен с тобой: не может душа в непосильном страдании быть спокойной. И если жизнь – сплошное страдание, одна безысходная сплошная беда, есть лишь одно верное лекарство от этого страдания. Одно полное успокоение. Одно совершенное избавление от беды, ото всяких бед. Ты уже догадался, какое, смертный. Уже догадался…
Аудитория молчит; оратор по дыханию ее ощущает и по глазам видит, что молчание это – знак понимания и согласия, хотя есть еще и страх, и сомнение. Теперь можно конкретизировать. Конек Гегесия – голодание, правильное, искусное голодание без мук голода. Пить много воды, правильно дышать, постепенно все меньше двигаться и думать о вечном. Тело не протестует, не страдает, не борется. Само с радостью принимает предложенный путь самоосвобождения.
– Уже пять раз, собратья мои, подходил я к вратам свободы, голодая по сорок и более дней. Каждый раз чувствовал себя совершенно счастливым и не хотел возвращаться. Душа летала и резвилась как птица в небе. Только сострадание к вам, собратья, только желание поделиться опытом и открыть вам путь освобождения удерживает меня здесь…
Подробные пошаговые инструкции к самоуморению голодом, сопровождаемые вдохновляющими аргументами, Гегесий записал на папирусе под немудрящим заглавием: «Убиение себя посредством отказа от пищи». Получился основательный свиток, целая книга, отрывки из нее Гегесий зачитывал публике. Когда число александрийцев, уморивших себя после гегессиевых бесед, пошло на сотни, и суицидемия анорексии перекинулась на тех, кто о Гегесии и не слыхивал, в дело вмешались высшие силы. Птолемей Лагид, властитель Египта, соратник и друг Александра Македонского, послал к Гегесию домой пару солдат и писца со свитком. Писец зачитал царский приказ: «Гегесиевы чтения прекратить, к народу выходить запретить, папирус гегесиев отобрать и сжечь». Что и было сделано. Гегесию ничего более не оставалось, как, наконец, полной мерой применить свою технологию к самому себе. Но и это не получилось у завзятого неудачника: сердце его остановилось на пятый, кризисный день голодания, когда есть еще мучительно хочется и ломает, а кайф освобождения от плотской тяжести далеко впереди. Сработали генолетали.
В Египте теперь, после двухсот последующих поколений, самоубийства очень редки, уровень почти нулевой. Не потому, что хорошо живется, или так плохо, что не до смерти. А потому, что народ уже другой. Гены суицидабельности в эллинистическую эпоху, в римские времена и в раннем средневековье успели поработать здесь так основательно, что потенциальных самоубийц трыбылдыкумбырды… Микрочелы, поганцы, брысь! До чего ж точно эти гаденыши ловят эмоциональную инфергетику, будто ведают, как мне это…
Египет, магический, таинственный, непостижимый Египет! Почти лишенный суицидабельного генофонда, куда денешь ты агрессивность твоих нынешних обитателей, то мертвецки спящую, то взрывно просыпающуюся, обращаемую то на соседа и на кого-то дальше, то, как сейчас, друг на друга, – животную силу, ищущую врага – свое оправдание, свое пропитание и свою погибель?
Из египетских изображений: Анубис за работой
Выставка самоналоженных рук
Инфолия «Самоубийцы: преследование и наказания». Самая тяжкая для меня часть отчета. Я во всем виноват, из-за меня начались эти кошмары тысячелетий. Но, Верхний, как же сильна и другая наследственность, влившаяся в этот род. Какими тупыми безжалостными зверьми надо быть, чтобы с такой лютостью наказывать тех, кто и без того невыносимо страдает, так издеваться, так проклинать и бесчестить самых несчастных существ планеты.
Расскажу и покажу, сколько смогу, с нарушением Правила Личной Отстраненности: вместо «самоубийцы» буду писать «наши», «наш брат»…
…Пустырь, поросший колючим кустарником с дурными миазмами – кладбище рук под греческими Фивами. Задолго до христоэры тут объявили нас врагами народа. Синклит законодателей постановил отдавать наши трупы на съеденье зверью или сжигать, а хоронить только отрубленные руки, которые мы на себя наложили, – предварительно выставляя их на колах в центре города, чтобы другим было наглядно и неповадно. Уж больно заразительно эдакое самоволие: одной жаркой весной, после самоубийства двух юных отпрысков знатных граждан в этом гордом городе разразилась суицидемия, выкосившая почти всю молодежь, не из кого было набирать воинское пополнение.
…А это самовлюбленные, все из себя демократические Афины времен Перикла. Хочешь самоубиться? Свободный, не раб? Если свободный – изволь: получи разрешение от ареопага, предоставив достаточно убедительные основания для законного самоубийства, например: безнадежная болезнь, безутешное горе, позор, разорение, разочарование, усталость от жизни. Вместе с разрешением выдается из государственного фонда порция цикуты – яда, которым воспользовался и Сократ. Просто ни с того ни с сего взять да и шлепнуться – ни-ни-ни. Если же ты пленный или купленный раб, жизнь твоя тебе не принадлежит, не имеешь права и на свободную смерть. Посмей только – при неудачной попытке тебя зверски накажут, если покалечишься – доубьют, а с продавца, всучившего покупателю негодный товар, взимут твою удвоенную стоимость.
В Римской империи самоубийств было хоть отбавляй: и среди рабов, и среди плебса, и среди патрициев и персон властных, но что дозволялось Юпитеру, не дозволялось быку. При императоре Тарквинии Приске трупы наших простого звания распинали, кидали на съедение цирковым львам. Попозже, при Адриане, львов нашим братом уже не кормили, просто выбрасывали тела на пустыри, где их сжирали бродячие собаки, а все имущество конфисковывали в пользу императора. В Карфагене, где самовольно покидали мир многие, великий полководец Ганнибал в том числе, обнаженные тела наших женщин выставляли на площадях – подходи, рассматривай. Женскую суицидемию это слегка ослабило, но не прекратило.
Ревнители религий взялись за нас с особой решительностью. После огромной мученической суицидемии первых веков христианства в Европе церковь, ставшая властью, заинтересованной стричь баранов живьем, дала жертвенному мученичеству отбой, а нас начала проклинать и клеймить как «объятых дьявольским безумием». Отказала нам в погребении и отпевании (Пражский собор, 563 год), а недоубившихся попыточников отлучала и предавала анафеме.
В те же времена, вослед давно осудившим самоубийство иудаистам, ополчился на нас новорожденный ислам. Смотри – вот пророк Мухаммед гонит взашей четырех сыновей пожилого богатого купца, перерезавшего себе горло в приступе меланхолии. Пав ниц, молодые люди умоляли его не отказать отцу в погребальных почестях. Вместо этого Мухаммед в ярости приказывает выбросить труп нечастного на съеденье собакам. Успокоившись, изрекает: «Убивший себя железом будет до скончания века таскать на себе в аду орудие преступления. Отравившийся будет вечно пить свою отраву. Спрыгнувший с высоты будет вновь и вновь падать в самую бездну преисподней».
За других не скажу, но я и в самом деле снова и снова падаю в хуу-хуу со своего небодендрона вместе с каждым своим очередным собратом, теперь мне это не страшно ничуть, всего лишь смертельно скучно и бесконечно жалко несчастных наших. Но вот что важно заметить: перед началом своего победного пути Мухаммед сам прошел через жестокий суицидальный кризис, и, как и все прочие обличители и преследователи, проклинал и казнил в нас бездну, которую нес в себе. Он был типичным экстрасуицидалом.
Власти светские, получив зеленый свет от церковников, оставили им попечение о наказании наших грешных душ, сами же занялись бренными телами и барахлом. В Англии со времен короля Эдуарда нас официально приравняли к ворам и разбойникам. Трупы протыкали осиновыми кольями, стараясь попасть точно в сердце, и закапывали в придорожной грязи. Недоубившихся доубивали публично: отрубали головы, вешали.
