Вот почему нам необходимо четко определить этот статус, исходя из запроса, характерные свойства которого по сути ускользают в понятии фрустрации (термин, никогда не употреблявшийся Фрейдом).
По своей природе, запрос относится не к удовлетворениям, к которым он апеллирует. Он является запросом присутствия или отсутствия. Первоначальное отношение к матери, неся в себе Другого, это прекрасно выявляет — и поместить его следует по эту сторону потребностей, которые он может пресытить. Уже в этом отношении Другой конституируется как имеющий «привилегию» удовлетворять потребности, т. е. он наделяется властью лишить потребности того единственного, посредством чего они могут быть удовлетворены. Эта привилегия Другого очерчивает, таким образом, радикальную форму дара того, чем он не обладает и что можно назвать его любовью.
Таким образом запрос снимает (aufiebt) своеобразие всего, что может быть допущено как воплощение его в доказательство любви, а удовлетворения, получаемые запросом для потребности, унижаются {sichemiedrigt) до того, чтобы стать лишь крахом запроса любви (все это прекрасно выявляет психология ухода за новорожденным, которой придерживаются наши аналитики-няньки).
Тогда возникает необходимость, чтобы упраздненное здесь своеобразие вновь появилось по ту сторону запроса. Там оно вновь,
действительно, и появляется, но сохраняя структуру, которую таит в себе безусловность запроса любви. В результате оборачивания, которое не есть простое отрицание отрицания, мощь полной утраты возникает из осадка от изглаживания. Безусловность запроса желание замещает «абсолютным» условием: в такое условие разрешается то, что в доказательстве любви не признавало удовлетворения потребности. И поэтому желание не аппетит к удовлетворению, не запрос любви, но разность от вычитания первого из второго, собственно, феномен их раскола (Spaltung).
Понятно, как сексуальное отношение занимает такое замкнутое поле желания и исполнит там свою судьбу. Это поле создано для того, чтобы в нем возникала загадка, которую это отношение вызывает в человеке, «означая» для него ее двояко: возвращением порожденного таким отношением запроса в виде запроса по поводу потребности; двусмысленностью, презентифицированной на Другом, которого имеет в виду запрошенное доказательство любви. Зияние такой загадки удостоверяет то, что ее определяет и что может предстать очевидным в следующей наиболее простой формулировке: субъект как и Другой, для каждого из партнеров отношения не могут ограничиться ни ролью субъекта потребности, ни объекта любви, но они должны занять место причины желания.
В сексуальной жизни эта истина лежит в основе каких бы то ни было неполадок, попадающих в поле зрения психоанализа. Она также составляет условие счастья человека, и камуфлировать ее зияние, полагаясь на свойства «генитального», чтобы решать ее как проблему развития чувственности (т. е. используя Другого исключительно в качестве реальности), — представляет собой простое жульничество, какими бы благими ни были намерения. Уместно здесь отметить, что введя лицемерное понятие «oblativite genitale» (жертвование генитальным), французские аналитики стали на стезю морализма, и при поддержке хора Армии спасения этот взгляд распространился теперь всюду.
В любом случае, человек не может рассчитывать быть цельным («целостная личность» — еще одна ложная посылка современной психотерапии), с тех пор как игра смещения и сгущения, на которую он обречен в осуществлении своих функций, отмечает его отношение субъекта к означающему.
Фаллос является привилегированным означающим этой отметины, где участие логоса сочетается с воцарением желания.
Можно сказать, что это означающее выбрано, с одной стороны, как наиболее заметное в реальном сексуальной связи; с другой стороны, как наиболее символичное, в буквенном смысле (типографически), потому что он равноценен связке (логически). До-
бавим, что его свойство напряженности составляет основу образа витального флюида, передающего жизнь из поколения в поколение.
Все эти замечания пока лишь затмевают собою факт, что фаллос может лишь в скрытом виде исполнять свою роль, т. е. как сам знак латентности, которая характеризует все означиваемое с момента его снятия (aufgehoben) функцией означающего.
Фаллос является означающим самого того снятия (Aufhebung), которое он вводит (инициирует) своим исчезновением. Вот почему демон Стыда (Scham) возникает в тот момент, когда в античной мистерии обнажался фаллос (см. знаменитые росписи Villa de Pompei).
И тогда он становится дубинкой, которой рука этого демона забивает означаемое, заклеймив его как внебрачного потомка соединения означающих [concatenationsignifiante].
Вот как возникает условие дополнительности в учреждении субъекта означающим: оно и объясняет раскол (Spaltung) субъекта и движение вмешательства, этот раскол завершающее.
А именно:
1. что субъект обозначает свое бытие только зачеркивая все, что он означает, как это проявляется в том, что он хочет быть любимым сам по себе — мираж, разоблачение которого не сводится лишь к грамматическому (поскольку он упраздняет дискурс);
2. то живое, что есть от этого бытия в urverdrangt(пра-вытесненном), находит свое означающее, чтобы получить метку Verdran-gungфаллоса (благодаря чему бессознательное является языком).
Фаллос как означающее служит основанием желания, в том смысле, в каком говорят о «среднем и крайнем основаниях» в гармоническом делении,
Не получили ли мы своего рода алгоритм, который мне теперь и следует применить, причем чтобы не раздувать до бесконечности свой доклад, не остается ничего другого, как довериться эху объединяющего нас опыта, чтобы дать вам почувствовать, каково его применение.
То, что фаллос — означающее, предполагает, что субъект имеет к нему доступ лишь на месте Другого. Но само это означающее присутствует лишь в скрытом виде и в качестве основания желания Другого, и поэтому именно это желание Другого, как таковое, полагается субъекту признать, т. е. другого, поскольку он также является субъектом, разделенным расколом {Spaltung) означающего.
Такая функция фаллоса как означающего подтверждается резкими проявлениями в психологическом генезе.
Прежде всего, более точную формулировку получает кляйновский факт, что изначально ребенок считает, что мать «содержит» фаллос.
Однако упорядочивается развитие лишь в диалектике запроса любви и испытания желания.
Запрос любви может лишь чахнуть от желания, означающее которого ему чуждо. Если желанием матери является фаллос, то ребенок хочет быть фаллосом, чтобы удовлетворять этому желанию. Так разделение, присущее желанию, уже дает о себе знать, будучи испытанным в желании Другого, где это разделение противостоит удовлетворению субъекта тем, что он может представить Другому имеющееся у него нечто реальное, соответствующее этому фаллосу, поскольку для запроса любви, требующего, чтобы субъект им был, безразлично, что он имеет, а что нет.
Как показывает клиника, это испытание желания Другого имеет решающее значение не в том, что субъект узнает, имеет ли он реальный фаллос, — а в том, что он обнаруживает его отсутствие у матери. Вот момент опыта, без которого не может стать действенным никакое последствие, относящееся к комплексу кастрации, будь оно симптоматическим (фобия) или структуральным (Penisneid). Здесь обозначается сопряжение желания, поскольку меткой его является фаллическое означающее, с угрозой или ностальгией иметь недостающее.
Конечно, будущее такого ряда зависит от закона, введенного в него отцом.
Однако руководствуясь функцией фаллоса, можно наметить структуры, которым будут подчинены отношения между полами.
Скажем, что такие отношения станут вращаться вокруг «быть» и «иметь», относящихся к означающему, фаллосу, и поэтому приводящих к противоречивому эффекту, с одной стороны, придавая реальность субъекту в этом означающем, а с другой — ирреа-лизуя отношения, подлежащие означиванию.
Это происходит благодаря вмешательству кажимости, которая замещает «иметь», чтобы защитить его, с одной стороны, и — чтобы скрыть его нехватку в другом, и которая, как следствие, целиком проецирует в комедию идеальные или типичные проявления в поведении каждого из полов вплоть до завершающего акта совокупления.
Такие идеалы черпают мощь из запроса, который они властны удовлетворить и который всегда есть запрос любви с его дополнением сведения желания к запросу.
Какой бы парадоксальной ни казалась эта формулировка, мы скажем, что женщина, именно для того, чтобы быть фаллосом,
т. е. означающим желания Другого, отбрасывает главную часть своей женственности, а именно, все ее атрибуты в маскараде. Потому, что она не есть, как она это понимает, существо желаемое и в то же время любимое. Но, что касается ее собственного желания, она находит его означающее в теле того, кому адресован ее запрос любви. Конечно, не следует забывать, что благодаря функции означающего орган, в нее облаченный, приобретает ценность фетиша. Но результат для женщины остается тот же: на одном объекте сходятся опыт любви, который как таковой (см. выше) в идеале лишает ее того, что дает, — и желание, обретающее здесь свое означающее. Поэтому можно видеть, что отсутствие удовлетворения, свойственного сексуальной потребности, т. е. фригидность, у нее относительно более терпимо, a Verdran-gung, присущее желанию, меньше, чем у мужчины.
