И моя любящая мама уступила бы мне.
Только вот стал бы я лет пятнадцать назад младшим из четырех братьев? Захотели бы меня? Позволили бы мне появиться на свет?
Вопрос семейного бюджета, как и все остальное.
11
Один из элементов «этого», к которому не готов сегодняшний молодой учитель, — встреча с целым классом детей-клиентов. Конечно, он и сам был таким, и его дети тоже, но в этом классе он — учитель. И, будучи учителем, он не слышит голоса родительской любви и долга перед своим чадом, звучащего в его отцовском сердце. Ученик не тот желанный ребенок, любовь к которому заставляет таять сердца преподавательского состава. Тут школа, коллеж, лицей, тут мы не дома, не в магазине: тут не потакают малейшим прихотям, даря подарки, тут удовлетворяют основные потребности. Потребность в образовании, тем более сложную в удовлетворении, что ее перед этим надо еще и пробудить! Тяжеленько будет учителю примирить эти прихоти и потребности! И для юного клиента безрадостная перспектива: заниматься удовлетворением потребностей в ущерб прихотям; напрягать мозги, тренируя ум; терять в шмотках, приобретая в знаниях; менять сверкающие игрушки на невидимые абстракции. И еще и платить за них, за эти школьные знания, в то время как удовлетворение прихотей не обязывает его ни к чему! Ибо — вот парадокс бесплатного образования, унаследованного от Жюля Ферри, — государственная школа остается в наши дни последним местом в рыночном обществе, где ребенок-клиент должен самолично платить, баш на баш: работой за знания, стараниями за науки, самостоятельными размышлениями за доступ к мировым интеллектуальным ценностям, постоянным присутствием на занятиях за туманное будущее — вот чего требует от него школа.
Если хорошего ученика, вооруженного способностью учитывать обстоятельства, такое положение дел устраивает, то почему оно должно устраивать двоечника? Зачем ему отказываться от статуса коммерческой зрелости ради сомнительного положения послушного ученика, положения, которое, как ему кажется, его инфантилизирует? Зачем ему платить чем-то школе, когда общество, в котором он живет, с утра до вечера бесплатно предлагает ему эрзацы знаний в виде ощущений и торговых отношений? Каким бы двоечником ни чувствовал он себя в классе, разве дома, за игровой приставкой, не становится он владыкой Вселенной? И когда до рассвета он сидит в чате, разве не кажется ему, что он общается со всем миром? Разве клавиатура не обещает ему доступа ко всем знаниям, которых только он пожелает? А битвы с виртуальными армиями не одаривают его ощущением полноты жизни? Так зачем ему менять все это на какой-то стул в занюханном классе? Зачем терпеть недовольные комментарии взрослых по поводу его четвертного табеля, когда, запершись в своей комнате, вдали от семьи и от школы, он сам себе царь и бог?
Вне всяких сомнений, если бы тот двоечник, каким я был, родился лет пятнадцать назад и если бы его мама не потакала его малейшим прихотям, он тоже вскрыл бы семейную кассу, но теперь уже чтобы сделать подарок самому себе! Он подарил бы себе такой способ бегства от всех — последний крик! — и прирос бы к экрану, растворился в нем, скользя, как на серфе, в пространстве и времени, без границ и пределов, без расписаний и горизонтов, общался бы в чате без конца и без смысла — с такими же, как он сам. Он обожал бы ее, эту эпоху, которая, не гарантируя своим двоечникам никакого будущего, одаривает их техникой, помогающей уничтожать настоящее! И был бы идеальной добычей для общества, которое успешно плодит жирных юнцов, лишая их собственного лица, собственного тела.
12
— Что? Я — жирный бестелесный юнец? (Господи! Опять он…) Кто тебе позволил говорить за меня?
Черт побери, зачем только я вспомнил о нем — об этом двоечнике, которым был когда-то, зачем только вызвал из небытия это неистребимое воспоминание? Я уже добрался до последних страниц, он не приставал ко мне с того самого разговора о Максимилиане, и вот я снова его накликал!
— Отвечай! Кто тебе позволил думать, что, если бы я родился пятнадцать лет назад, то стал бы таким двоечником-гиперпотребителем, о котором ты говоришь?
Вне всяких сомнений, это он. И, как всегда, требует объяснений вместо того, чтобы самому показать результаты. Ну ладно, давай поговорим:
— А с каких это пор мне требуется твое разрешение, чтобы писать что бы то ни было?
— С тех пор как ты начал заливать про двоечников! Я, я — главный специалист по этой теме, так мне кажется!
Интересно, можно быть специалистом в том, чем страдаешь? Неужели больные могут заменять лечащих их врачей, а плохие ученики — преподавателей? Только не давать ему распространяться на эту тему — мы так кучу страниц изведем. Скорее, скорее заткнуть ему рот:
— Допустим. Ну и каким двоечником был бы ты сегодня?
— Если бы дело было сегодня, я бы отлично со всем разобрался! В жизни ведь есть не только школа! Да-да, представь себе! Ты тут с самого начала паришь мозги своей школой, а ведь может быть и другой выход! У тебя куча друзей, которые вполне себе устроились и без школы. Ведь правда? Посмотри: Бертран, Робер, Майк, Франсуаза. Они быстро покончили со школой и живут себе. Очень даже неплохо живут, правда? Вот я, например, мог бы сегодня стать чемпионом по электронике, а почему нет?
— …
— А что? Тебе не нравится такая перспектива? Конечно, ты же сам не можешь разобраться с простейшим компьютером! Хочешь, чтобы я так и оставался двоечником? Взломщиком сейфов? Чтобы демонстрировать меня в качестве примера? Ладно, пусть, если бы я родился пятнадцать лет назад, я был бы двоечником, самым плохим учеником в твоем классе, и ты распространялся бы на мой счет: «Меня не этому учили, меня не для этого учили…» Ну как, подходит?
— …
— В любом случае, кем бы я был или ни был, не в этом дело.
— А в чем?
— В том, что такое «это», к которому, как говорят молодые учителя, их не готовили, — вот главный вопрос, ты сам только что сказал.
— Ну и каков ответ?
— Все старо как мир: учителя не готовы к столкновению знания и незнания, вот и всё!
— Ну-ка, ну-ка…
— Да пожалуйста. Все эти разговоры о потере ориентиров, о насилии, о потреблении, вся эта фигня — это сегодняшнее объяснение. Завтра будет что-то другое. Да ты и сам сказал: нельзя сводить истинную природу «этого» к сумме элементов, объективно его составляющих.
— Что вовсе не делает ее понятнее.
— Так я и говорю: столкновение знания и незнания! Удар получается слишком сильным. Вот она — истинная природа «этого». Ты слушаешь меня?
— Слушаю, слушаю.
Я слушаю его, а он, взобравшись на кафедру, уверенный в себе как никогда, принимается читать мне лекцию, из которой следует, если я правильно понимаю, что истинная природа «этого» заложена в вечном конфликте между знанием, как оно понимается, и незнанием, какое оно есть на самом деле. В абсолютной неспособности учителей понять состояние полного незнания, в котором пребывают их двоечники, ведь сами-то они учились хорошо, по крайней мере по предмету, который преподают теперь! Главная трудность преподавателей, судя по всему, заключается в их неспособности представить себя не знающими того, что они знают. С какими бы трудностями ни было сопряжено для них самих обучение, приобретенные в результате него знания становятся им единосущны, неотделимы от них и воспринимаются отныне как нечто очевидное («Но это же очевидно!»). Они не способны представить себе, что тем, кто пребывает в данный момент в состоянии полного незнания, эти знания могут быть абсолютно чужды.
— Вот, например, ты сам, которому понадобился год, чтобы выучить букву «а»… Можешь ты сегодня представить себя не умеющим читать и писать? Нет! Так же как учитель математики не в состоянии представить, будто он не знает, что дважды два будет четыре! А ведь было время, когда ты не умел читать! Ты барахтался в алфавите, как в помойной яме! Жалкое зрелище, надо сказать! Помнишь Джибути? А теперь позволь тебе напомнить более близкие времена, когда ты считал что Алис, твоя дочка — которая сегодня читает больше тебя, — нарочно не хотела одолевать первые школьные тексты. Вот дурак-то! Папаша хренов! А сам-то как мучился? Забыл? Забыл, что самому-то понадобилось гораздо больше времени, чем ей, чтобы разобраться с чтением? Но вот мсье стал взрослым, притом знающим взрослым, и его уже раздражает собственная дочь, которой не дается учение! Твои учительские познания и родительская обеспокоенность напрочь лишили тебя этого чувства — чувства незнания!
Я слушаю, слушаю. Всё, он завелся, теперь его не остановишь.
— Все вы одинаковые, учителишки! Чего вам не хватает, так это спецкурса по незнанию! Вы сдаете кучу экзаменов по приобретенным знаниям, проходите разные конкурсы, а ведь первое, чему вы должны учиться, — это умению понимать состояние не знающего того, что знаете вы! Здорово было бы, чтобы на каком-нибудь крутом экзамене кандидата на престижную должность в шикарном лицее попросили бы рассказать о какой-нибудь самой страшной его школьной неудаче, например о полном завале с математикой в третьем или втором классе, и чтобы он попытался объяснить причины этого явления!
