состоять в этом конкретном случае реабилитация и дальнейшее наблюдение (и все это требует колоссальной бумажной работы).
История с выпиской Джордана была особенно заковыристой и затянутой. Когда мы наконец разобрались, к какому именно региону должна относиться служба, которая за него отвечает, оказалось, что Джордана не устраивает ни один из хостелов, которые мы предлагаем. Каждый раз, когда делалось и отвергалось очередное предложение, это влекло за собой поиск новых вариантов поселения, новых контактов среди сотрудников хостелов, множество телефонных звонков, заполнение еще кипы бланков и организация одного-двух визитов (для чего требовалось сопровождение кого-то из наших медсестер, а значит, мы отрывали их от ухода за больными).
Но это были еще цветочки, а ягодки ждали впереди. Когда в окрестностях не осталось буквально ни одного хостела, план изменился: Джордан поедет жить к матери. Едва ли это было идеальное решение, не в последнюю очередь потому, что он два с половиной года назад хотел ее убить. Кроме того, ему полагалось через день являться в дневной стационар, чтобы обеспечить профессиональное наблюдение над его психическим состоянием. Наша штатная соцработница Мэри летом 2016 года организовала ему пробную поездку к матери на выходные, и за это время он должен был два раза посетить дневной стационар. На первый прием он опоздал на три часа и только сидел в углу и щерил зубы. На втором приеме он тоже проявил себя неважно. Когда утром в понедельник медсестры приехали забрать его из дома матери, ее саму они не застали, зато застали следы буйной вечеринки, которая, видимо, продлилась все выходные. Как мне рассказывали, в доме повсюду лежали мертвецки пьяные гости, разило травкой, а на полу валялись презервативы и бутылки из-под сидра. Джордана отвезли обратно в отделение; было ясно, что за все выходные он почти не спал. У Джордана много недостатков, но что с ним не соскучишься – это точно.
Все планы по выписке пришлось отменить. Карточный домик рухнул. Мы должны были вернуться к чистому листу. Все еще сильнее осложнялось тем, что Джордан за эти выходные ухитрился еще и сделать ребенка своей девушке. Да-да, своей девушке! Джордан признался, что у него был роман с девушкой, жившей неподалеку от его дома, просто он как-то не подумал сообщить нам об этом. Роман длился все время его госпитализации (на тот момент уже больше двух лет). Очевидно, он регулярно нашептывал ей по телефону милые глупости. Это могло объяснить, почему он всегда так хитрил и прятался во время телефонных разговоров и держал трубку у самых губ. Я знал, что она ни разу не навещала Джордана в больнице, но, вероятно, приезжала повидаться с ним, когда его отпускали погулять. Может, это она – та таинственная брюнетка? Может быть, это она постоянно пополняла его банковский счет, чтобы он всегда носил «топовый шмот»?
Мы ступили на минное поле. Сможет ли Джордан общаться с ребенком, отцом которого стал, если будет по-прежнему находиться на принудительном лечении? Привлекать ли социальные службы? Впрочем, его девушка потеряла ребенка на раннем сроке. Подозреваю, что сделала аборт, хотя Джордан не делился с нами такими подробностями. Я думал, он огорчится и, вероятно, опять что-то устроит. Но ему, по-видимому, было абсолютно все равно. Как и на протяжении всего процесса его реабилитации, его безразличие тревожило меня гораздо сильнее, чем он сам. Это было просто невыносимо. Но мне пришлось проглотить всю горечь разочарования. Моя работа – поддерживать, а не осуждать.
Джордан мирно прожил в отделении еще полгода, прежде чем я смог обратиться к уполномоченному с просьбой снова рассмотреть план выписки. Последние несколько месяцев пребывания Джордана у нас были самые спокойные. Он держался тише воды ниже травы. У нас не было ощущения, будто мы сломали его, скорее он просто наконец понял, что из-за своего бунтарства напрасно тратит жизнь. Он провел у нас почти три года. За это время я выписал нескольких больных с гораздо более тяжелыми психическими болезнями, которые всего-навсего были готовы играть по правилам. По правилам игры, в которую я понемногу переставал верить.
Когда Джордана наконец выписали, это произошло бесцеремонно и вызвало противоречивые чувства. Дело было в понедельник, все утро у меня было забито встречами и совещаниями. Поэтому мы назначили рандеву на восемь утра, чтобы наконец попрощаться. По дороге на работу я попал под ужасный ливень. Помню, как тяжелые капли барабанили по стеклам, помню ровное клацанье дворников по стеклу – и все это время я думал, сумеет ли Джордан, известный соня-засоня, подняться вовремя, чтобы увидеться со мной. Без шансов, думал я. Но ошибался. Он уже встал и нарядился в рубашку – не как-нибудь. И снова он обманул мои ожидания, даже на последней встрече показал, что он прекрасно может организовать свою жизнь, и все у него получится, но только на его собственных условиях.
Когда Джордан покинул больницу, для меня это было потерей. Наверное, я скучал по нему. Тот еще характер. А еще я ощущал с ним связь. Это был разрыв отношений, пусть и дисфункциональных. Джордан был скользкий тип со множеством ипостасей, и я не настолько наивен, чтобы льстить себе мыслью, будто видел их все. Не все, но определенно многие: передо мной прошли Джордан-психотик, Джордан, парализованный ужасом, Джордан-обаяшка, лукавый, щедрый, задиристый, нахальный, подлый, злой, враждебный, Джордан-расист, сыпавший угрозами, Джордан спокойный и покладистый. И даже Джордан в рубашке. И тогда, в последний день в больнице, я видел в нем достойного противника. Когда я пожимал ему руку, мне вспомнилась фраза, которой я часто прощаюсь с больными. Фраза, которую я позаимствовал у бывшего начальника.
– В самом лучшем смысле слова надеюсь, что больше никогда тебя не увижу.
И больше я его не видел.
Глава двенадцатая. Бразды правления
Примерно тогда же, когда мы выписали Джордана, я заметил в груди легкое гложущее чувство. Антациды не помогли, и это подсказало мне, что это не несварение, а кое-что похуже. Червь сомнения. Когда-то я задумывался, хватит ли у меня сил на такую работу. Теперь я задумался, подходит ли она мне.
Мы с коллегами – система в целом – явно помогали некоторым пациентам. Это я знал. Мы старались дать им все возможности вернуться в общество, которое нередко только и мечтало, как бы упрятать их под ковер или замести за решетку (или надо наоборот?) Так или иначе, стоило мне оставить позади роль бродячего врача без квалификационной категории ради более престижной, но одновременно и более косной работы консультанта, как я пришел к нескольким неприятным
