Вместе они «обыскивали» его душу. Периодически следователь ослаблял натиск. Он предлагал сигарету, непринужденно беседовал, объяснял, что это его работа… Тем сильнее в следующий раз на заключенного действовали слова о том, что его признания недостаточны.
По мере того как обвинения против заключенного начинали приобретать форму, он осознавал, что его бедствия завершатся только полным признанием. В противном случае мучительные допросы будут продолжаться вечно. Как писал Хинкль Вольфу, «режим давления создал почти невыносимые переживания. Заключенный чувствует: что-то необходимо предпринять, чтобы закончить это. Он должен найти выход». Бывший сотрудник КГБ, один из многих следователей и заключенных, опрошенный в ЦРУ в процессе проведения специального исследования, рассказал, что более 99 % всех заключенных подписывали на этом этапе признание. В Советском Союзе при Сталине эти признания являлись конечным этапом допросов. После этого заключенных обычно расстреливали или ссылали в трудовые лагеря по приговору суда. В настоящее время российские руководители с меньшей настойчивостью добиваются признаний перед заключением своих противников в тюрьмы. Однако для их изолирования по-прежнему используется система тюрем и система здравоохранения.
В Китае была принята более обширная система переобучения заключенных. У них признание было только началом. Далее заключенного помещали в общую камеру, где начиналось переобучение. С утра до позднего вечера совместно с другими заключенными он изучал труды Маркса и Мао, слушал лекции, занимался самокритикой. Поскольку прогресс каждого заключенного зависел от успехов его сокамерников, вся группа осуждала любое отклонение в поведении как отступление. Заключенные демонстрировали свое рвение, яростно нападали на «уклонистов». Тесное общение с людьми, бранящими и оскорбляющими его, приводило заключенного на грань эмоционального срыва. Хинкль и Вольф считали, что «рано или поздно заключенному придется согласиться с требованиями группы». При изменении позиции заключенного оказываемое на него давление ослабевало. Сокамерники начинали относиться к нему с возрастающим миролюбием и уважением. Это, в свою очередь, усиливало его преданность партии, ибо он начинал понимать, что только такая преданность позволит ему успешно существовать в камере. Во многих случаях этот процесс приводил к возникновению у заключенного восторженного ощущения миссии — появлялось чувство, что он вышел, наконец, на прямой путь и увидел правду.
Хотя, конечно, такое ощущение, сходное с религиозным обращением, наступало не всегда и не во всех случаях сохранялось, когда он возвращался в другую социальную группу.
Начиная с предварительных исследований Вольфа-Хинкля, секретные службы неизменно приходили к заключению, что ни китайцы, ни русские не использовали в сколько-нибудь значительной мере наркотики или гипноз, а также не обладают (вопреки существовавшим опасениям) средствами для «промывания мозгов», сопоставимыми с атомной бомбой. В большинстве случаев применялись методы многовековой давности. Такие исследователи ЦРУ, как психолог Гиттингер, обратились к изучению документов испанской инквизиции. В то же время коммунисты при разработке системы проведения допросов не пользовались услугами психиатров или иных специалистов, изучающих поведение человека.
Различия между советской и китайской системами были, по-видимому, обусловлены различиями их национальных культур. Советская система «промывания мозгов» напоминала могучего полицейского, в обязанности которого входило изолировать, а затем и усмирить всех недовольных. Китайская система больше походила на работу тысяч искусных акупунктуристов, воздействующих друг на друга и полагающихся на групповое давление, идеологию и повторение. Чтобы основательнее постичь советскую или китайскую систему управления, следовало глубоко изучить тайны национального и индивидуального характера.
В то время как исследователи ЦРУ рассматривали такие вопросы, Разведывательное управление направило основное внимание в другую сторону.
Логика переключения интереса понятна разведчикам. Ход их рассуждений был таков: несмотря на отсутствие у Советского Союза и Китая механизма «промывания мозгов», нет никаких оснований считать такую задачу невыполнимой. А если существует даже отдаленная вероятность ее решения, то и коммунисты смогут это сделать. В таком случае интересы национальной безопасности требовали, чтобы США изобрели механизм первыми. Поэтому ЦРУ разработало свою собственную программу «промывания мозгов», которая, подобно советской и китайской версиям, основывалась на особенностях американского национального характера. Это была уменьшенная копия проекта
«Манхэттен», основанная на убеждении, что «промывание мозгов» возможно с опорой на психологию. Администрация ЦРУ возлагала надежды на то, что ранее сделанные в Америке открытия будут способствовать научным прорывам. Вместо обращения за помощью к могучим полицейским, методы которых не вызывали у американцев сочувствия, или к гуру для создания массовой мотивации, что также не было свойственно американской идеологии, специалисты ЦРУ, работавшие в области «промывания мозгов», обратились к людям типа блестящего — и иногда безумного — ученого, увлеченного разгадыванием чудес мозговой деятельности.
В 1953 г. директор ЦРУ Аллен Даллес сделал редкое заявление по поводу коммунистического «промывания мозгов»: «Нам, людям Запада, трудно понять все детали. Немногие выжили, и в нашем распоряжении нет людей, которых можно было бы использовать в качестве “подопытных кроликов”, проверяя на них необычные методы». Но в то самое время, как Даллес произносил эти слова, в ЦРУ по его распоряжению приступили к поиску и ученых и «кроликов».
Некоторые эксперименты так далеко зашли за черту этических норм экспериментальной психиатрии (которые и без того крайне зыбки), что руководители ЦРУ посчитали благоразумным проводить большую часть работы за пределами Соединенных Штатов.
Назовем ее Лорен Г. В течение долгого времени она ничего не помнила о происшедшем с ней. Она помнила только, как муж подвез ее к старому серому каменному зданию госпиталя, Алланскому мемориальному институту, и сдал ее под опеку директора института доктора Юена Камерона. Следующее воспоминание относится к тому, что произошло через три недели:
Они дали мне халат, который для меня был слишком велик, и я спотыкалась в нем. Я была безумна, спрашивала, почему я должна ходить в такой неуклюжей одежде. Я едва двигалась, так как была очень слаба. Помню, как пыталась идти по коридору со скошенными стенами. Именно тогда я сказала: «Святые угодники, как отвратительно». Помню, как выбежала из здания и стала подниматься в гору в моем длиннополом халате.
Гора, носившая имя Мон Рояль, возвышалась над Монреалем. Лорен шаталась и спотыкалась, поднимаясь все выше и выше. Персоналу госпиталя без особого труда удалось настигнуть ее и привести обратно в институт. Ей ввели успокоительное средство, прикрепили к вискам электроды и подвергли электрошоку. Вскоре она спала как младенец.
Постепенно самочувствие Лорен Г. стало нормализоваться. Она занялась плетением корзин, стала играть с другими пациентами в бридж. Ее выписали из госпиталя, и она вернулась к мужу, который жил в Канаде в другом городе.
Казалось, что до психического срыва, происшедшего в 1959 г., жизнь улыбалась Лорен Г. Ухоженная, благополучная 30-летняя женщина, она много занималась конным спортом. Многие находили в ней сходство с Элизабет Тейлор. В 20 лет вышла замуж за богатого юношу, жившего по соседству. Правда, мужа она не любила, просто позволила своей властной матери бросить себя в его объятия.
Муж много пил. Вспоминая, она отмечает: «Я была очень несчастна. У меня был ужасный брак, и в конце концов у меня произошел нервный срыв. Я пыталась сбросить вес, страдала бессонницей, нервничала».
Семейный врач порекомендовал мужу послать ее к доктору Камерону, что представлялось вполне логичным, учитывая его широкую известность как врача-психиатра. Он возглавлял Алланский мемориальный институт с 1943 г., когда Рокфеллеровский фонд выделил средства на открытие психиатрического отделения при Макджилловском университете (McGill University). Получая помощь от Рокфеллеров, Макджилл построил госпиталь, получивший широкую известность далеко за пределами Канады в качестве новаторского лечебного учреждения. В 1953 г. Камерон был избран президентом Американской психиатрической ассоциации. Его друзья шутя говорили, что они отказались от всех причитающихся им почестей в его пользу.
Камерон был приверженцем более «объективных» форм терапии, которые позволяли достигать улучшения легче и быстрее, чем при применении медленно действующих методов Фрейда. Будучи нетерпеливым человеком, он мечтал о способах излечения шизофрении. Никто не мог сказать ему, что он идет по неверному пути. Роберт Моррисон, единомышленник Камерона в Рокфеллеровском фонде, отмечал в своих дневниковых записях, что Камерон был человеком неуступчивым и неспокойным. Моррисон объяснял этим «отсутствие у него интереса к психотерапии и ее недостаточную эффективность, а также неспособность устанавливать теплые личные отношения с сотрудниками, о чем мне неоднократно сообщали во время моих посещений Монреаля». Другой наблюдатель из Рокфеллеровсого фонда отмечал, что Камерон «страдает, по-видимому, от глубокой неуверенности и ему свойственна тяга к власти, что подчеркивается его крайней отчужденностью от сотрудников».
