Народ в 1999 году мечтал о хорошем отце, которым был Примаков. В то же время друг хорошего отца Примакова Лужков выступил с осуждением больных президентов вообще как явления русской жизни. Лужков жестко критиковал больных президентов, и очень обоснованно. Лужков правильно говорил, что вместо больных президентов нами начинают править неизбранные люди, их приближенные, их шайка, их какая-то семья, и это отвратительно, говорил Лужков. Это очень правильно. И я поддержал Лужкова в этом споре. Я встал на сторону Лужкова и сказал, что действительно больных президентов больше не надо. И кстати, в июне текущего года, сказал я, Примаков прошел сложную операцию в Швейцарии. И мы показали, как идет эта операция, на примере женщины, которую оперировали в Подмосковье. То есть я целиком и полностью, двумя руками поддержал Юрия Лужкова. Нам нужен здоровый президент. Я, в сущности, рассказал народу следующее: вы любите отца, и я тоже. Но сам отец просит никуда его не выбирать, я нашел из архива записи Примакова, где он говорит, что не надо меня никуда выбирать, я всегда сплю в президиуме. За что? Не надо меня никуда выбирать. Я дал эти синхроны все, показал похожую операцию на женщине, и я сказал: вот батя болен. То есть все хорошо с батей, но он болен. Зачем мы его мучаем? Пожалейте. У нас есть брат солдат, Путин. Путин, безусловно, брат солдат, мы должны поддержать брата солдата. Брат солдат всегда впряжется за сестрицу Россию. И поэтому этот конструкт точно хороший. Ну батя болен, ребята. Совесть имейте. Давайте брат солдат впряжется, он же за нас, он в Чечне порядок наводит. Брат за правду, за нас за всех, понимаете? Я нашептал это народу, но народ сам этого хотел. На самом деле русский народ хотел Путина избрать, никакой политтехнологической науки здесь нет, никакой хитрости тут нет: русский народ хотел Путина, брата солдата. Надо было ему это вербализовать. А Путин соответствовал во всем: скромный, с насмешливым взглядом, деловой, попусту не базарит, делает дело, в Чечне много руками не машет, однако поступательно идет вперед, наступательно идет вперед. Идеальный брат солдат.
Я думаю, что ошибка политтехнологов и многих, не только Бориса, который считал, что мы волшебники, ошибка наших противников, которые считали, что мы злые волшебники, заключается в том, что они верили, что можно взять Первый канал и с Первого канала развернуть народ, куда захочешь. Это неправда. Никогда нельзя народ развернуть, куда захочешь. Это как корабль большой идет, ты не можешь его волчком вертеть, ты можешь корабль градусов на 30 отвернуть, потихонечку, аккуратненько, в рамках тех перспектив, которые корабль, народ, женщина сами для себя хотят. Только так – больше никак. Вот это очень важное дополнение.
Меня спрашивают: «Вы помешали Примакову прийти к власти. Скажите, если бы Примаков стал президентом, не было бы лучше? В плане коррупции…»
Я не знаю. Можно я о Примакове скажу? В 1997 году Примаков с Ельциным 27 мая едут в Париж и подписывают договор Россия – НАТО. И я тогда очень жестко критиковал Примакова. И до этого, я думаю, он разворачивал самолет, уже зная о том, что НАТО будет бомбить, не вполне искренне, может быть, я ошибаюсь. Я не считаю его искренним, я считаю, он политик хитроумный, если позволите, так чтобы не обижать. Я думаю, что дурацкий договор Россия – НАТО, который подписали по американскому тексту, за него ответственен министр иностранных дел. А министром иностранных дел был Примаков. Что мы хлебаем до сих пор все эти неприятности. Поэтому моего уважения большого здесь нет. Я должен вам сказать, что когда Примаков пришел премьер-министром, в начале 1998 года, нас позвали в ТАСС, Игнатенко, который нас звал и который близок к Примакову, устроил обед для журналистов в ТАССе с Примаковым: ну, познакомьтесь, ребята. И вот мы приходим в ТАСС, обед был хороший, интересный, говорил Примаков интересно. После обеда я подхожу к нему и говорю: «Евгений Максимович (скромности тогда у меня было ровно ноль), слушайте, вы – первый министр, а я – первый журналист. То, что мы с вами не общаемся (а он отказывал мне систематически в интервью), мне кажется абсурдным, глупым и нелепым. Это неправильно. Но вы теперь первый министр. Почему вы первому журналисту не даете интервью?» Он смотрит и говорит: «Я согласен начать с тобой общаться, если только ты прекратишь оценивать мою внешность». Я очень был изумлен. А до этого мы общались с каким-то его помощником, который очень хотел вернуть его в эфир Первого канала, в мою программу. Я тотчас звоню этому помощнику и говорю: «Слушайте, вот он сказал такую фразу – я вернусь на Первый канал к тебе, если ты перестанешь оценивать мою внешность. Что это значит?» Он говорит: «Я не знаю». И мы начали думать, гадать, и, как всегда, вспомнили женщины. У меня в телевизионной бригаде женщины сказали: оказывается, когда Ельцин после шунтирования в 1996 году заболел воспалением легких в декабре, а затем вынырнул из воспаления легких в январе 1997 года, он провел Совет безопасности, сразу, первое, что он сделал. По правую руку от него сидел Примаков. А я, идиот, сказал фразу, что Ельцин неплохо выглядит на фоне присутствующих. И Примаков на эту фразу обиделся – он очень обидчивый человек – и потом со мной не разговаривал с 1997 года полтора года, вообще не разговаривал. Вот такой сложный человек. Представьте, что он был бы президентом. Не знаю. На ваш вопрос, наверное, я не ответил, но я вам рассказал историю отношений, а потом от него, во всяком случае, на него ссылались, я надеюсь, что это неправда, но на его требования ссылались, когда выгоняли меня с работы, лишали эфира, выгоняли из страны, открыли уголовное преследование по налоговым выплатам, о котором я уже рассказал. Так что у меня-то с ним были сложные отношения.
Завершаю этот краткий экскурс в прошлое. Я не могу подвести какой-то итог, я оставляю это все подвешенным. Я должен сказать, когда-то давно мы шутили в компании, и Березовский сказал: надо жить долго. Это сказал Березовский, который не сделал этого. Надо жить долго, чтобы покрыть всех своими воспоминаниями. Когда все умрут, сказал Березовский, вот тогда мы с тобой напишем воспоминания. Он отчалил раньше, а я настоящие воспоминания, со всеми деталями и подробностями, буду писать, когда все умрут. Договорились? А пока это вот такой набросок, некая акварель.
Апрель. 2015 год.
