Человек не может рассказать о таинстве, так как не может говорить о том, в чем участвовал сам. Предлог «о» означает «извне», и, для того чтобы попасть туда, откуда рассказ возможен, человек должен выйти оттуда, где находится. Участник таинства до тех пор пребывает внутри, пока запечатан сосуд. Выйти из живого переживания с помощью рассказа о нем означает не разделять после этого его достоверность. Этот поступок означает смерть данного переживания.
Если мы согласны с тем, что аналитические взаимоотношения — это скрытый союз и аналитический процесс — таинство, то и нечто из этой скрытности переноса видится не только как увертка и сопротивляемость, но также и как некий легитимный аспект аналитического процесса. Анализанд — не медицинский пациент, пытающийся сохранить для себя частицы истории своей болезни. Он обязан умалчивать о своей душе до тех пор, пока не почувствует, что связь между ним и аналитиком является не спланированным состоянием, налагаемым профессиональным правилом, а реально существует. Или позже, когда анализ продвигается к их разделению, наступление этой стадии можно определить по утаиванию секретов. Другая личность начинает умалчивать о состоянии своей души, питая свою индивидуальность собственными неразделенными переживаниями.
Эта стадия в отношениях приводит к следующим наблюдениям: во-первых, сопротивление, скрытность, молчание и подозрение тормозят аналитический процесс. Преодолеть эти препятствия настолько трудно, что может возникнуть вопрос, для чего они возникли вообще, если не для того, чтобы придать трансформациям более стойкий и долговременный характер. Скрытность, таким образом, укрепляет не только связи между двумя партнерами, но также и интеграцию, продолжающуюся внутри психики анализанда. Когда анализанд блокирует процесс свободной ассоциации, то мы имеем здесь признаки сопротивляющегося комплекса. Но комплексы, как мы уже видели, невозможно задавить насильно, и их сопротивление побеждает. В их основе всегда лежит окрашенная чувством идея, неопровержимое переживание, которое должно храниться в тайне, так как оно в своей основе содержит неизвестное и божественное таинство. Эту основу невозможно познать до тех пор, пока ее архетипическое значение не проявится в переживаниях, а этого можно ожидать всю долгую жизнь. Следовательно, сопротивление и скрытность основаны на неизвестном и непознаваемом, лежащем в основе психической жизни.
Во-вторых, аналитиков можно оправдать в том, что они упорно отказываются представлять в письменных материалах каждую подробность анализа. О некоторых темах можно не говорить никогда, даже если человек уже скончался, так как тайны принадлежат душе, а умирает ли душа с телом, этого мы не знаем. Более того, о некоторых вещах можно не рассказать никогда потому, что о них рассказать невозможно; они не поддаются ни артикуляции, ни формулировке. Формулирование превращает неизвестное, лежащее в основе психической жизни, в «проблему». Путать психологические проблемы с таинствами души — значит совершать ошибку: с одной стороны, интригующие проблемы, в то время как с другой — попытки разгадать таинство. Душа, хотя и загадочна, не представляет собой проблемы, но также является таинством. Аналитик, хотя он и устранитель проблем, тоже некий «мист»1 Myste — посвященный в культ таинства (лат.). (Примечание переводчика). Проблемы могут быть решены, таинства — только прожиты.
Наконец, сопротивление, которое чувствует аналитик в отношении объяснений человеческого поведения, прочно обосновано. Его чувства возникают не от некоего вида романтического облачного флера и не из склонности к помутнениям рассудка. Напротив, аналитик служит Аполлону и денно и нощно трудится над выяснением и истолкованием. Он вынужден упорно мыслить и выражаться достаточно определенно. Однако анализ разъясняет своим практикующим аналитикам, какая большая часть человеческой жизни скрывается в бессознательном. Примирившись с этой тьмой, он может работать внутри нее. Если душа — это таинство, объяснения будут всегда терпеть неудачу.
Таинство терапевтического процесса — подлинная предыстория аналитической тайны. При этом аналитическая тайна полностью отличается от тайны врачебной, которая означает, что медицинское звание, клятва и кодекс не являются необходимыми для обеспечения безопасности закрытого сосуда. Закрытый сосуд — это хранилище трансцендентных, беспристрастных сил психического, производящих излечение. Это излечение подготавливается за занавесом, за кулисами сцены. Некоторые воспринимают эти беспристрастные силы как богов, деяния которых в процессе излечения превращают этот процесс в драму, отраженную в сновидениях. Каждое сновидение имеет свою драматическую структуру, и вереницы сновидений раскрывают интриги, сценические ландшафты и характерные особенности истории души. Эта терапевтическая драма — одна длинная мифологическая эпопея, в которой принимают участие боги, пациент и аналитик. Когда на сцену выходят боги, наступает всеобщее молчание, и все смыкают веки. Погруженный в забытье этим переживанием, человек, выходя из него, не ведает точно, что же случилось; он знает только, что изменился.
Постскриптум: Сорок лет спустя
Универсальность и вечность проявлений самоубийства делает его архетипическим событием; но при этом наше отношение к нему определяется временем. Поэтому данная книга одновременно и учитывает время, и не зависит от него. В ней просматриваются следы середины века, когда она замышлялась; психотерапия конца 50-х и начала 60-х, все еще находившаяся под влиянием медицинских моделей, времени, всецело предшествующего периоду начала признания души, — конца девяностых.
Сейчас кажется странным: 40 лет назад «душа» была, пожалуй, бездомной, найти ее можно было только на городских улицах или похороненной в церковных проповедях и на кладбищах. Эта книга фактически воскресила «душу» из ее гробницы в религиозной духовности и постепенно вносит в переполненную страстями повседневную жизнь идеи пищи души, музыки души, душевного братства и смерти души. Можно по праву заявить, что эта книга была первой, где «душа» находится в центре клинического обсуждения, и даже гордо несла это слово в своем названии.
Включение понятия «душа» в название книги по терапии связано со знаменитой работой Юнга "Современный человек в поисках души" (английское название "Modern Man in Search of a Soul", 1933). Моя книга пытается внести его идеи о психологии, признающей существование души, в наиболее сложную область терапевтической практики — самоубийство пациента. Именно поэтому она была написана и поэтому ее продолжают читать. Она проникает в сердце терапии. И поскольку каждый из нас находится в безмолвной терапии с самим собой, сущность самоубийства достигает сердца каждого.
Так как психотерапия 1950-х годов была столь четко ориентирована в направлении медицины, то большая часть книги (часть 2) раскрывает перед читателем различие между двумя контрастными установками — медицинской и психологической. В целом книга развивает мысль об этом различии глубже, радикально определяя разрыв между жизнью и душой. Она убеждает, что первостепенная задача психотерапевта — «душетворение» (термин, который позже я нашел у Джона Китса), а не сохранение жизни. И далее, если жизнь и душа могут идти своими раздельными путями, ярчайшим образцом подобного разделения является самоубийство.
Но даже если это отличие полезно для разума, на практике душу и жизнь не так легко разделить. Фактически большинство моих последующих сочинений о душе (и, конечно, работа Томаса Мура "Забота о душе"[29]) более подробно показывают, как можно продолжить жизнь, не утрачивая души, и как можно сотворить душу, не отказываясь от призывов жизни.
В более ранние годы я обычно не мог разглядеть это естественное взаимодействие, прочерчивая границу между душой и повседневной жизнью даже более резко, как, например, сделал это в работе "Сновидение и подземный мир" ("Dream and the Underworld") в частях о вечном ребенке и в алхимических сочинениях о печали в меланхолии и воображаемой белой земле. Позже меня увлекла противоположная тематика — взгляд со стороны жизни, о чем свидетельствуют мои работы о городских структурах и обычаях горожан, о гражданственности и экологии; но и в том, и в другом случаях я имел дело с колебаниями между душой и жизнью. Окончательное решение сформировалось в 1981 году с помощью понятия об anima mundi — о душе мира и о душе в мире. В том же году была прочитана лекция в Эраносе о воображении воздуха в алхимии ("Imagination of the Air in Alchemy"), иллюстрировавшая процесс выхода души из замкнутых сосудов интровертной закрытости в открытый мир химии и техники.
Кроме желания исправить первое противопоставление — между душетворением и проживанием жизни, возникла потребность в обращении к другим темам. Эта книга показывает пристрастную негативную позицию в отношении медицинской модели, хотя в контексте 60-х годов подобный анимус расценивался как героический и обоснованный. Психотерапия отбрасывала тогда отчетливую медицинскую тень, что, между прочим, продолжается и по сию пору. Эта тень — интроекция канона, установленного культурой общества, вознесшего психиатрию над психологией, тело — над душой, мозг — над разумом и науку — над искусством. Поэтому работа психотерапевта всегда затеняется чувством неполноценности, связанным с тем фактом, что он "не медик". Чтобы идти собственным путем, психотерапии следует отделиться от своего медицинского притеснителя, говорящего голосом материализма, наукообразия и прямой причинной зависимости. И вновь, хотя и несколько позднее ("Исцеляющий вымысел"), я осознал, что чувство неполноценности возникает вместе с душой, а не является просто результатом действия канона и его защиты медицины как науки. Поэтому данная книга также представляет борьбу ее автора с медицинской тенью.
