Ознакомительная версия.
Все пересчитали фишки и обменяли их на деньги у Лэна. Их игры перемещались из дома в дом, и хозяин брал на себя роль банкомета и в конце вечера разбирался со счетом. Шелли проиграл четырнадцать тысяч триста долларов. Он выписал чек и извиняющимся голосом объявил, что датирует его более поздним числом. Вытащив толстенную пачку стодолларовых банкнот, Лэн ответил: «Забудь об этом, Шелли, я плачу. Принеси свой чек на следующую игру». Так они и играли. Они до такой степени доверяли друг другу, что ребята не раз шутили, что, если случится наводнение или землетрясение, они будут играть в покер по телефону.
«Да нет, никаких проблем, — беспечно заверил его Шелли. — Я взял другую чековую книжку, и мне просто придется перевести деньги на этот счет».
Но проблемы у Шелли были. И проблемы крупные. На его банковском счету лежало четыре тысячи, а долг его составлял четырнадцать тысяч долларов. А если Норма узнает о его проигрыше, его семейная жизнь на этом закончится. Просто эта игра в покер должна была стать для него последней. Покидая дом Лэна, он на прощание окинул его ностальгическим взором. Может статься, он последний раз находится в его доме и никогда уже не увидит жилища остальных ребят. Слезы наворачивались на глаза, когда он видел антикварную карусель с лошадками на лестничной площадке, блеск огромного полированного обеденного стола, кусок песчаника в шесть квадратных футов, в котором навеки застыли доисторические рыбы.
Семь лет назад вечер начался с пирушки с участием горячей солонины, языка и сандвичей с копченой говядиной, приготовленных Лэном. Он свалил их в огромную кучу, обложив половинками маринованных огурчиков, салатом из шинкованной капусты и салатом из картофеля с майонезом — все это было специально доставлено заранее из нью-йоркского «Карнеги Дели». Лэн любил поесть до отвала и повеселиться от души. А потом он сгонял набранные калории, по крайней мере, большую их часть, на «Stairmasten> и бегущей дорожке в своем навороченном спортзале.
Шелли вошел в гостиную, где остальные с восхищением рассматривали старинное полотно, только что приобретенное Лэном на аукционе в Лондоне. Не узнав автора и опасаясь показать свое невежество, Шелли воздержался от комментариев. Искусство не было единственной темой, в разговорах на которую Шелли старался не принимать участия. Были и другие: вино (некоторые его партнеры по покеру имели погреба размером со средний ресторан и часто вместе посещали аукционы вин), опера, балет, морские путешествия, трехзвездочные парижские рестораны, ограничения по ставкам в казино. Шелли себе этого позволить не мог.
Он подолгу смотрел на каждого из игроков, словно хотел, чтобы их образы навеки отпечатались в его памяти. Он знал, что это было хорошее времечко, и когда-нибудь, спустя годы, — может быть, когда он, разбитый параличом, будет сидеть на лужайке перед домом престарелых, завернутый в потрепанный клетчатый плед, прекрасным осенним днем, когда ветер теребит сухие листья, — он хотел бы помнить все эти улыбающиеся лица.
Здесь был Джим, Железный Герцог, или Гибралтар, как его часто называли. У Джима были огромные руки и мощная нижняя челюсть. Да, он был крут. Никому никогда не удавалось надуть его в картах.
И Винс — огромный. Или иногда огромный. Иногда он таким не был. У Винса были интересные взаимоотношения с центрами здоровья и похудания, работающими по системе Притикина: он либо ложился в один из них (пару раз он понимал, что стоит это сделать, когда стул, на который он садился, когда они собирались играть, разваливался под ним), либо выписывался из него, тощий и довольный, нагруженный диетической пищей: персиковая газировка, свежие яблоки, обезжиренные печенья. В основном, когда они играли у него, он закатывал роскошные пиры — его жена прекрасно готовила итальянскую пищу, но первые пару месяцев после возвращения из центра Притикина ребятам приходилось давиться тем, что он предлагал им: печеные маисовые лепешки, сырая морковь, грибы, китайский салат из цыпленка без кунжутного масла. Большинство игроков предпочитали поесть заранее. Всем им нравилась калорийная пища — чем больше калорий, тем вкуснее.
Потом Шелли подумал о Дэйве, лысеющем бородатом мозгоправе. Он плохо видел и, если хозяин дома не предоставлял для покера карты с огромными изображениями, начинал сходить с ума. Он пулей вылетал из дома и с ревом уносился на своей ярко-красной помятой «Хонде Цивик» к ближайшему универсальному магазину, что порой было не так уж и просто, так как некоторые жили в пригородной глуши. Эта настойчивость, с которой Дэйв требовал правильные карты, была источником постоянного веселья. Он настолько плохо играл в покер, настолько щедро разбрасывался «маячками», что ребята часто думали, что для него было бы намного лучше, если бы он не видел свои карты. А самое смешное было то, что Дэйв свято верил, что он хорошо играет в покер! Забавно, но Дэйв обычно оставался в выигрыше. Это была страшная тайна вторничной игры: как так получилось, что Дэйв не проигрался в пух и прах?
Еще все не уставали удивляться тому, что этот психотерапевт был настолько не от мира сего. Или, по крайней мере, был таким раньше. Со временем Дэйв начал походить на нормального человека. Исчезло высоколобое интеллектуальное ханжество. Он начал употреблять слова короче десяти слогов. Как там он говорил? «Предпоследняя сдача» или «двуличная стратегия». А удар он называл «цереброваскулярным нарушением». А еда, которой он потчевал гостей: суши, дынные кебабы, холодный фруктовый суп, маринованные цуккини. Хуже, чем у Винса. Никто и не притрагивался к угощению, но ему все равно потребовался год, чтобы понять, в чем дело, — и то только когда он начал получать по факсу бесчисленные рецепты приготовления грудинки, шоколадных пирожных и чизкейков.
Он сильно изменился к лучшему, подумал Шелли, стал естественным, настоящим. Нам бы стоило выставить ему счет за наши услуги. Несколько человек взяли на себя его перевоспитание. Арни продал ему пять процентов своей доли в одной своей скаковой лошади, брал его с собой на тренировки и скачки, научил его обращаться с таблицами забегов и выводить из строя лошадей на тренировках. Гарри привел Дэйва в профессиональный баскетбол. Когда они впервые встретились, Дэйв не знал, как выглядит открытая оборонительная стойка или перехват. Где он только был все эти сорок лет? Теперь Дэйв водил «Альфу» цвета бургундского вина, ходил с Тедом на бейсбол, а с Аэном на хоккей, вместе с остальными делал ставки у букмекера Арни в Вегасе и почти уже выложил тысячу баксов за поход на концерт Барбары Стрейзанд в компании Винса и Гарри.
Шелли смотрел, как Арни выходит из комнаты в своей идиотской шляпе а-ля Шерлок Холмс. Он всегда надевал такую шляпу на время игры и, если ему удавалось выиграть, не снимал ее, пока удача не отворачивалась от него. Потом он шел и покупал новую. Эта чертова шляпа Шерлока Холмса принесла ему около сорока тысяч. На своем «Порше», сделанном по заказу, Арни добирался до места встречи игроков два с половиной часа. Пару лет назад он на год переехал в Лос-Анджелес, чтобы руководить своей компанией радиосвязи, и систематически летал сюда, чтобы посетить дантиста и поиграть в покер. Ребята сделали красивый жест и вычитали из его первых ставок стоимость перелета. Его дантист, Джек, иногда тоже принимал участие в игре, пока не проигрался. Джек ужасно играл, но потрясающе одевался. Лэн однажды просто влюбился в его рубашку в стиле вестерн с прострочкой «металлик» и на одной сдаче поставил двести долларов против этой рубашки. Джек проиграл: его «королевский перебор» против стрит-флеша Лэна. Лэн разрешил ему добраться до дому в рубашке, но на следующее утро приехал и забрал ее. Это была последняя игра Джека. И почти весь следующий год Лэн приходил играть в его рубашке.
Даже в лучшие времена у Шелли было значительно меньше денег, чем у остальных игроков. Раз в десять. Или больше. А теперь, с падением Силиконовой долины, для него наступили и вовсе тяжелые времена; пять месяцев назад, когда компания «Digilog Microsystems» лопнула, он остался без работы. Сначала он пытался выгодно себя продать и каждый день прочесывал объявления о вакансиях. Час работы Нормы стоил двести пятьдесят долларов. Семейный бюджет от этого только выигрывал, но Шелли было стыдно соглашаться на работу, где платили двадцать — двадцать пять долларов. Он выдвигал такие непомерно высокие требования, что потенциальные работодатели в конце концов перестали его слушать, и он постепенно свыкся с мыслью о том, что будет жить на деньги жены.
Нет, Шелли не умел делать деньги. У них это было семейное. Когда он был ребенком, отец трудился в поте лица, чтобы скопить на два пакета акций. И оба прогорели. Первый почил в бозе вместе с японским рестораном, который открылся в Вашингтоне за две недели до инцидента в Перл-Харборе. А второй, десять лет спустя, ушел в представительство «Edsel».
Ознакомительная версия.
