5. Логика и разум — искусственные процессы. Общение предполагает способность выслушать и принять сообщение, а потом на него ответить, как будто «я» воспринимающее и «я» отвечающее — два разных человека. Большая часть общения — это образование, обмен информацией или наблюдениями. Возможно, единственное настоящее общение — это метаобщение, общение, находящееся над обычным уровнем обмена словами, например, разговор о разговоре или слова, рожденные фантазией, а не из желания ответить другому человеку, или какое-то нерациональное раскрытие самого себя. Такое общение, если им правильно пользуются, оказывает сильное влияние, возможно потому, что оно связано с телом или подкрепляется визуально и физически. Им может оказаться даже прямое отрицание общения, как на известном объявлении: «Не читайте это объявление».
6. Одна из самых хитрых уловок в психотерапии — развитие кризиса, который является чем-то вроде психологического оргазма. Он представляет собой «метасобытие» и несет в себе разрешение оргазма, которое особенно эффективно, когда это метасобытие с оргазмическим оттенком терапевт оставляет висеть в воздухе, не пытаясь справиться с ним на обычном социально приемлемом и лицемерном уровне. Изменение первого порядка — либо усиление, либо ослабление того, что уже есть. Такое изменение хорошо изображает автомобильная метафора: нажать на газ или на тормоз. Но, возможно, единственное стоящее изменение — это изменение второго порядка, переключение скорости. Оно меняет динамику всей системы, а не просто перераспределяет ее силы.
7. Другая чудесная уловка в психотерапии — постепенное осознание и развитие своей способности создавать замешательство. Без замешательства нет изменения. Пока все происходящее укладывается в обыденный жизненный опыт пациента, в его рабочие теории и психологические программы мышления, ничего не меняется. Прибавляется информация, накапливается опыт, но не происходит изменения второго порядка, а значит, нет ничего терапевтически ценного. Ваше замешательство — та ваша часть, которой с наибольшей пользой для пациента можно делиться. На самом деле, не так уж важно, что его создает. Оно само по себе неповторимым образом стимулирует создание мостиков между мышлением и переживаниями пациента. И тогда к пациенту может прийти экзистенциальный момент, — прошлое исчезает, будущее не тяготит, остается только реальность настоящего, из которого пациент перестал ускользать, как он это обычно делал.
8. Еще одна хитрость помогает профессионалу воспитывать себя — попытки описать психотерапевтический процесс на бумаге. Мы пишем, пытаясь передать живой опыт с помощью забавных и бедных символов, в надежде, что сам символический опыт породит творчество, приобретая новую ценность (поскольку он был символически выражен и превратился в метафору). Лучше писать для себя, потому что когда пишешь для других, неизбежно возникает раздвоенность мышления, убивающая подобный опыт. Лучше даже писать иррационально, вплетая в текст свои фантазии и сны, давая возможность выразиться глубинам психики.
9. Профессиональная способность терапевта пользоваться той территорией безответственности, которую мы называем игрой, напрямую соединяет его бессознательное с бессознательным пациента. Много лет назад я случайно открыл у себя дар профессиональной пикнолепсии (способность, никак не связанную с утомлением) — внезапное погружение в сон, ради углубления взаимодействия с пациентом. С годами я научился добывать сны из таких моментов и что-то понимать, основываясь на времени их возникновения и реакции пациента.
Я открыл, например, что это часто происходило со мной, когда у пациентов появлялись их первые сны. Постепенно я понял смысл этих явлений: они говорили мне, что не стоит пытаться играть со сновидениями пациентов, что есть нечто интимное и священное в снах, принадлежащих своему хозяину. Важно, чтобы пациент сам услышал, как он рассказывает свой сон, а не то, как я использую сновидение для исследования его бессознательного. Это нисколько не поможет ему измениться.
10. Еще один профессиональный секрет — никогда не надо становиться сверстником своих пациентов. При отношениях на равных никакая профессиональная терапия невозможна. В этом же смысле актер на сцене никогда не равен зрителям. Эта невидимая граница существенна, и установить ее — дело актера, а не зрителей, дело терапевта, а не пациентов. Если терапевт не установит и не будет хранить этот барьер между разными поколениями, профессиональной терапии не будет, возможны лишь образование или обучение адаптации. Конечно, изменение второго порядка может произойти где угодно, но сейчас мы говорим о сознательном и целенаправленном профессиональном действии, а не о любительских постановках и играх. Мы преднамеренно добиваемся того, чтобы терапевтическое взаимодействие помогало пациентам, а не сидим, ожидая случая, когда оно поможет.
11. Иногда наши уловки дают сбой, и мы теряем контакт с аудиторией, с приемным ребенком, потому что действуем слишком преднамеренно. Целеустремленность — вещь искусственная, ее неестественность разрушает профессиональную игру. Заранее подготовленный план встречи, раздвоенные во время общения мысли создают дистанцию, и тогда оставаться терапевтом почти невозможно.
12. Если вы не можете говорить о моментах вашего прошлого, не можете защитить свое будущее, не стоит выставлять на обозрение и свое настоящее. Настоящее — самое хрупкое время и самое избегаемое, но вы можете пользоваться им только тогда, когда не беспокоитесь о своем прошлом и будущем.
13. Тому, кто занимается профессиональной терапией, всегда стоит опасаться повторения. Компульсивное повторение, одно из великих открытий Фрейда, превращает процесс в мертвое изложение. Повторение воспоминания — это рассказ, а не переживание. Делиться воспоминаниями не значит делиться собой ; это бегство от самого себя в рассказы о том, каким ты был, рассказы о прошлом или о том, что ты знаешь.
14. Серьезная опасность для профессионального терапевта состоит в обдумывании того, что сейчас происходит и как привести семью или пациента к «здоровому состоянию». Это означает, что вы находитесь вне самого себя, отдаляетесь от пациентов и перестаете быть терапевтом. Короче говоря, терапевт должен избегать раздвоенного мышления и использования техник. То, что раньше происходило спонтанно, становится нереальным от повторения или желания воспроизвести бывшее. Надо найти в себе смелость просто ждать, пока не проявится творчество терапевта, открыть простор для полета различных мыслей, а не пытаться придумывать выход, идя таким образом на поводу у пациента, превращаясь в его сверстника или даже соревнуясь с ним. Ожидание дает дорогу свободным ассоциациям, фантазиям, которыми можно поделиться; открывает простор личности, а не просто накопленным знаниям и рациональному мышлению.
15. Терапевт должен определить себя как представителя команды двух родителей, чему помогают даже такие искусственные меры, как запись разговора на магнитофон или присутствие наблюдателя за зеркалом. Но лучше всего — живое физическое присутствие. Пациент видит, что терапевт принадлежит к другому миру, что кто-то для него важнее, чем приемный ребенок под названием «пациент», и терапевтическая игра в актеров и зрителей — часть реальной жизни, идущей за пределами кабинета. К тому же, это напоминает пациенту, что и у него тоже есть реальная жизнь, от которой он склонен убегать в маленький мирок психотерапии, чтобы не отвечать за все ее страдания.
16. Трудно в нашем деле избежать диагноза. Все наши стремления определить характер диагнозом — хотя бы и системным — это ловушки. Мужчины на самом деле не бывают «холодными», «теплыми» или «нежными». Женщины не являются «доминирующими», «любящими» или «интеллигентными». Все эти слова — не более чем прилагательные, помогающие забыть, что человек — сложное, не поддающееся определению существо. Лучше всего об этом сказал Бейтсон в книге «Психика и природа»: «Я — это глагол», подразумевая: «Меня нельзя уловить». Когда мы пытаемся охарактеризовать кого-либо словами, человек исчезает и остается лишь наша фантазия.
Точнее будет следующее: лучший диагноз семье можно поставить, когда каждого ее члена просят описать взаимоотношения между всеми остальными, кроме себя самого: например, отец расскажет об отношениях между матерью и сыном, мать — об отношениях между отцом и сыном или отцом и его матерью. Никогда не надо позволять матери говорить о ее взаимоотношениях с сыном или мужем, поскольку тогда мы наткнемся на всевозможные рационализации и запрограммированные понятия, присущие любому человеку в его бредовой системе представлений о самом себе.
17. Хотя способность профессионального терапевта наслаждаться ролью приемного родителя и психологическим браком со своим партнером, членом команды, крайне важна, необходимо понимать, что эта радость равна страху или горю пустого гнезда; понимать, что ты стал искусственным приемным родителем на время, и оно когда-нибудь кончится. Процессу терапии угрожает одна пугающая меня вещь — искушение усыновить пациентов вследствие твоей потребности помогать и из-за их потребности найти нового родителя. Это развивается в общую бредовую систему, в которой пустое гнездо кажется невыносимым кошмаром, а «материнство» (или родительство) продолжается вечно.
