Я осторожно спросила об этом, но Джин сменила тему, явно не желая говорить об этом. Я решила, что она поднимет эту тему сама, когда будет готова.
Гораздо больше ее расстраивало то, что она оставляла своего сына Джеймса. Все мысли Джин были о нем, поэтому я решила уделить главное внимание этому вопросу. Джин сожалела, что не считала нужным заботиться о Джеймсе, когда была в состоянии делать это. Ее очень беспокоило то, как о нем будут заботиться после ее смерти. Она, как и я, никогда не произносила на сеансах слово «смерть», что вызывало у меня облегчение. Я не могла представить, что произношу это слово при ней. Возможно, я переняла ее чувства. Это помогло понять, как сложно другим обсуждать с Джин ее смерть. Если мне было трудно, другим было еще сложнее. Джин использовала фразы вроде «не буду здесь» или «когда я уйду». Я старалась отвечать похожим образом, потому что не хотела разрушать ее очень деликатный настрой своими словами или мыслями. Я категорически не согласна с врачами и психологами, которые настаивают, что пациентов нужно заставлять осознать реальность, если они отрицают ее. На мой взгляд, мы не должны разрушать важные защитные механизмы. Мы ведь не знаем наверняка, что лучше для человека. Подобный подход с огромной вероятностью оттолкнет пациента, и он уже не вернется к нам, или укрепит его защитные механизмы настолько, что психологическая помощь будет невозможна.
Джин не махнула рукой на жизнь. Она хотела прожить как можно дольше и даже участвовала в клиническом испытании нового лекарства против рака. Как я поняла, она приняла свою скорую смерть благодаря тому, что вложила главные эмоции в тех, кого любила и кого должна была оставить. Меня все еще поражала ее материнская самоотверженность.
Одной из самых болезненных тем на наших сеансах стало обсуждение того, как рассказать о смертельном диагнозе Джеймсу. Нужно было сказать ему, что Джин не поправится, и это казалось тяжелее, чем выслушивание смертельного диагноза. Разумеется, Джин хотела защитить сына от правды, тем более что он был подростком. Джеймс находился во власти гормонов: Джин купила ему кроссовки не той марки, он ненавидел делать домашнее задание и часто злился без особых на то причин. Джин подозревала, что он злился из-за ее болезни и того, что она была неидеальной матерью. «Он хочет здоровую мать, которая на что-то способна», – сказала Джин. В течение последних лет она проходила недели сильной химиотерапии, затем наступали месяцы ремиссии. Потом ей поставили смертельный диагноз. Джин часто чувствовала себя плохо. Но она пыталась отдыхать, пока Джеймс был в школе, чтобы проводить время с ним, когда он вернется домой.
Я считала, что Джин как мать лучше знает, что подходит в ее случае. Я попросила ее отфильтровать мою информацию через ее материнское восприятие. Я сообщила ей, что, по результатам исследований, дети справляются лучше, если знают правду. То же самое относится ко взрослым. То, что родители считают защитой, дети воспринимают как исключение. После смерти родителя они могут очень злиться, что об этом знали все, кроме них. Я боялась, что если Джеймс не узнает правду и продолжит злиться на нее, позже он очень пожалеет об этом и будет винить всех в том, что ему не дали возможности любить маму или попрощаться с ней. Когда я говорила об этом, Джин не плакала. Она делала пометки в своем блокноте, как и на каждом сеансе. Она кивала и сглатывала комок: я видела, что мои слова стали большим потрясением для нее. Но она согласилась со мной и пообещала поговорить с Джеймсом на выходных. В моих глазах застыли слезы от ее спокойного достоинства.
Когда Джин и ее муж рассказали Джеймсу правду, он плакал и кричал. Он не хотел, чтобы мама умерла, и не мог поверить в это. Он привык, что если сейчас маме плохо, позже ей станет лучше. Джеймс хотел знать, сколько ей осталось. Родители рассказали ему все: лекарства не было, а то, что сейчас принимала Джин, помогало просто избавиться от боли. Они не знали, когда она умрет, но надеялись, что Джин проживет хотя бы год, а может, и дольше. Джеймс обнимал ее чаще, чем когда-либо. Он оставался в шоке все выходные и испытывал то гнев, то печаль. Он сбежал к своему компьютеру, чтобы скрыться от новости, которую не мог осознать.
Джин заметила, что после этого Джеймс стал больше общаться с отцом. Таков инстинктивный механизм выживания – тянуться к жизни и отдаляться от смерти. Это распространенное явление, но я не могла решить, говорить ли ей об этом. Это помогло бы ей понять поведение Джеймса, но существенно усилило бы боль. В конце концов я решила быть честной. Я не знала, помогут ли мои слова унять боль Джин. Теперь я думаю, что вряд ли что-то могло это сделать. Джин умирала и покидала своего любимого сына. Каждая клеточка ее души болела.
Через несколько недель состояние Джин ухудшилось. Мне было тяжело видеть ее такой. Я заметила, что теперь ей было гораздо тяжелее дышать или подниматься по лестнице. Но Джин относилась к себе без жалости. Оказавшись лицом к лицу с ее смертностью, я вновь осознала, что рано или поздно тоже умру…
Джин была окружена любовью. У нее было много друзей. «Меня навещают друзья, – рассказала она. – Это очень трогательно, но утомительно». Мы выработали стратегию, которая бы позволила ей отказывать некоторым гостям, чтобы освободить такое ценное для нее время. Джин настроила электронную почту так, чтобы автоматически отвечать сообщением «Меня нет дома». Ее облегчение от отсутствия необходимости проверять почту поразило нас обеих. Вежливость играла большую роль для Джин. Каждый знал, что она умирала, но никто не говорил об этом и не спрашивал, что она чувствовала. Как будто разговор о смерти ускорил бы ее приход. Но Джин так не считала: ей все еще хотелось поговорить об этом с практической точки зрения. Ее очень расстраивала «кирпичная стена отрицания, которую будто никто не мог преодолеть». Мы подумали, как она могла бы изменить это, и решили, что она должна устроить несколько ужинов с мужем, другим братом и родителями. Джин было тяжело звать свою мать, которой было около восьмидесяти и которая была раздавлена горем от скорой потери второго ребенка.
На этих ужинах Джин изменила своей привычке быть тихоней и огласила тему. Она записала свои вопросы в блокноте и зачитала их: кто будет приводить в порядок школьную форму Джеймса, кто будет брать его на каникулы, кто поможет ему решить, какие экзамены сдавать,
