Такой «экономический эготизм», как его называет Тоуни, основывался на предположении, что когда люди свободно следуют своим личным интересам, это автоматически создает гармонию во всем обществе. Это предположение помогало устранить тревогу, вызванную отчуждением одних групп от других и враждебными взаимоотношениями в обществе, в котором происходит экономическое соревнование. Человек, участвующий в социальном соревновании, мог верить, что, расширяя сферы своего влияния, он приносит пользу обществу. С прагматической точки зрения это представление в основном было верным. Действительно, рост индустриализма заметно облегчал удовлетворение материальных потребностей всех членов общества. Но в некоторых других отношениях, особенно на поздних стадиях при появлении монополистического капитализма, такое развитие экономики нарушало отношение человека к самому себе и его взаимоотношения с окружающими.
Психологические последствия такого экономического индивидуализма не проявлялись во всей своей полноте до середины девятнадцатого века. Одним из психологических следствий индустриализма, особенно на его поздних фазах, стало то, чтотруд потерял свой внутренний смысл. Труд стал просто «работой», где критерием ценности является не само созидательное действие, но сравнительно случайный аспект труда — зарплата. Это изменило как социальный статус человека, так и его самоуважение: основным критерием ценности становится не сам продуктивный труд (удовлетворение от такого труда естественным образом повышает веру в свои силы и поэтому является реалистичной основой для снижения тревоги), а приобретение богатства.
В индустриальной системе важнейшей ценностью становится увеличение богатства. Это еще одно психологическое последствие индустриализма: богатство становится общепризнанным критерием престижа и успеха, «основанием для общественного уважения», как говорит Тоуни. Увеличение богатства неизбежно предполагает соревнование; успех тут заключается в том, что ты богаче окружающих; неважно, становятся ли беднее другие люди или сам человек становится богаче, — то и другое имеет одинаковый смысл. Как считает Тоуни, рассматривающий проблему с экономической точки зрения, отождествление успеха с приобретением богатства порождает порочный круг. Позже мы увидим, что к такому же выводу можно прийти и с точки зрения психологии. Всегда сохраняется вероятность, что соседи или конкуренты будут богаче, чем ты, поэтому человек никогда не чувствует себя в полной безопасности и у него все время сохраняется желание увеличивать свое богатство. Линд и Линд, изучавшие жителей Мидлтауна, в главе «Почему они так много работают?» пишут: «Как предприниматели, так и рабочие стараются изо всех сил зарабатывать как можно больше денег, чтобы их доходы соответствовали еще более быстрому росту их субъективных потребностей»[364]. Можно не без оснований предположить, что эти «субъективные потребности» прямо связаны с соревнованием, то есть с желанием «не отставать от семьи Джонсов».
Важно заметить, что деньги, ставшие стандартным критерием успеха, не имеют отношения к удовлетворению насущных потребностей или возможности получать большее удовольствие. Скорее деньги являются просто знаком силы человека, доказательством его успеха в достижении цели и его внутреннего достоинства.
Современный индивидуализм, хотя и основывается на вере в силу свободной личности, в экономической жизни привел к тому, что все больше людей вынуждены работать, используя чужую собственность (капитал), принадлежащую немногочисленным владельцам. Не удивительно, что подобная ситуация порождает чувство неуверенности — не только потому, что человек имеет ограниченный контроль над достижением успеха, но и потому, что сам работник во многом лишен возможности выбирать себе работу. Тоуни пишет: «Потребность чувствовать себя защищенным — это одна из фундаментальных потребностей человека, и можно предъявить нашей цивилизации серьезное обвинение в том, что большинство людей не чувствуют себя в безопасности»[365]. Таким образом, современная экономика, особенно на стадии монополистического капитализма, противоречит свободе личного усилия, то есть той основе, на которой стоят индустриализм и капитализм.
Но, как указывает Тоуни, концепция индивидуализма настолько глубоко проникла в нашу культуру, что множество людей держатся за нее, несмотря на то, что она противоречит реальности. Когда люди, принадлежащие к среднему классу, чувствуют тревогу, они удваивают свои усилия, чтобы обрести безопасность на основе культурных представлений об индивидуальном праве (праве собственности), то есть занимаются накоплением, вкладывают деньги, получают ренту и так далее. Тревога в этом классе общества нередко заставляет людей еще сильнее поддерживать индивидуализм, который отчасти является причиной их чувства незащищенности[366]. «Жажда обрести безопасность настолько сильна, что именно те люди, которые больше всех страдают от злоупотребления собственностью [и от представлений о праве собственности, основанных на индивидуализме], терпят эти злоупотребления и даже их защищают. Они как бы боятся, что скальпель, отсекающий мертвые ткани, может задеть живые»[367].
Еще одно ценное наблюдение Тоуни касается революций: он говорит, что революции, с помощью которых люди стремились улучшить положение среднего и низшего классов общества (как было, например, в восемнадцатом веке), основывались все на тех же представлениях, которые разделяли и правящие классы, то есть на неприкосновенности индивидуальных прав, в частности права на собственность. Эти революции расширили социальную группу людей, обладающих такими правами. Но, по мнению Тоуни, революции основывались на той же ложной предпосылке о том, что индивидуальная свобода увеличивать свое богатство и влияние стоит выше всех других социальных функций. Это замечание очень важно, оно понадобится нам ниже, когда мы попытаемся ответить на вопрос: есть ли какая-то существенная разница между революциями и социальными изменениями, произошедшими на протяжении новой истории, и теми революциями и переворотами, которые происходят в настоящее время?
Как считает Тоуни, в индивидуализме, который лежит в основе экономического развития с эпохи Ренессанса, утрачена одна очень важная вещь: в нем потеряно представление осоциальном смысле труда и собственности. Такой индивидуализм «не может объединять людей, поскольку обычно людей объединяет обязанность служить общим целям. Но индивидуализм отвергает эту обязанность, поскольку по своей сущности он опирается на право, не зависящее от служения другим»[368]. Это согласуется с гипотезой настоящей книги о том, что индивидуализм, носящий характер соревнования, мешает человеку чувствовать связь с другими людьми, а недостаток межличностных связей играет важнейшую роль в возникновении тревоги современного человека.
Но до девятнадцатого-двадцатого века противоречия индустриального экономического развития удавалось сдерживать и контролировать. Тоуни приводит несколько объяснений этому факту. Во-первых, раньше казалось, что индустриализм может расти безгранично. Во-вторых, эффективную работу экономической системы поддерживали голод и страх работников. Но когда стало ясно, что капитализм на монополистической фазе противоречит своим собственным основам — свободе личности, — а с появлением в девятнадцатом-двадцатом веке профсоюзов уменьшился страх и голод работников, противоречия экономической системы, основанной на индивидуализме, вышли наружу.
Фромм: одиночество современного человека
Теперь обратимся к двум авторам, писавшим о психологическом и культурологическом смысле этих изменений: я говорю об Эрихе Фромме и Эбрахаме Кардинере. Фромм прежде всего обращает внимание на психологическое одиночество современного человека, которое сопутствует свободе личности, появившейся в эпоху Возрождения[369]. Особенно убедительно он пишет о взаимосвязи такого одиночества с изменением экономики общества. Фромм показывает, что «некоторые факторы современной индустриальной системы, особенно на монополистической стадии ее развития, порождают человека, которому свойственно ощущение бессилия и одиночества, тревога и неуверенность»[370]. Очевидно, что ощущение одиночества — двоюродный брат тревоги. Если говорить точнее, чувство одиночества, когда оно превышает какой-то пороговый уровень, неизбежно порождает тревогу. Поскольку люди развиваются в социальной среде, проблема, которую исследует Фромм, состоит в следующем: как человек, обретший свободу, устанавливает (или не может установить) связь с другими людьми? Подобным образом Кьеркегор, размышляя в девятнадцатом веке над проблемой тревоги, опирался на такие понятия, как индивидуальность, свобода и одиночество.