Я просто взяла и выбрала их в свои читатели, не спрашивая у них разрешения на это.
«Ты мой дневник, который живет своей жизнью. Надеюсь, ты не Том Реддл, иначе я попала. Я тебе доверяю, поэтому ты вынужденно заботишься обо мне. Прости за ответственность, которую ты вряд ли хотел», – писала я первому из них. Письма другому не сохранились – мы общались в «ВК», а я во время какого-то своего кризиса в 2011 году удалила из него все переписки. Я увидела только более поздние сообщения, в которых он спрашивал: «Как поживаешь, милое создание?», рассказывал, что столкнулся с проблемами с алкоголем и взял курс на трезвость, а также, оказывается, участвовал в моей дипломной работе – заполнял для меня опросники, необходимые для исследования. По своему обыкновению, я этого не помню.
Они были совершенно не похожи друг на друга. Разные бэкграунды, разные интересы, разные нормы общения, разные мечты, разные жизни. Их вопиющую непохожесть можно увидеть в ответах на мои эмоционально лабильные письма:
«Взлеты и падения твоего настроения удивительны», – писал мне первый.
«Фигасе у тебя настроение меняется», – отвечал мне второй.
Их объединяло одно – то, что они были достаточно далеки от меня и при всем при этом проявляли какую-то необычную чуткость и доброту. Может быть, они оба чувствовали, что мне нужна помощь.
Если в «Одиночестве в сети» история строилась на взаимности, пусть и трагично отдаленной, то мои романы в письмах были построены на нелюбви. Но вот в чем их несомненная польза – я практиковалась в том, чтобы писать! И на эту часть своей истории я смотрю с восторгом – мне нравится, что уже в 16 лет я пыталась найти оформление для своих мыслей, мне нравится полет моей фантазии, мне нравится то, что я делилась этими текстами – пусть и выбор моих читателей был, мягко скажем, крайне любопытным.
Мне кажется, что я потеряла связь с этой глубоко творческой частью себя, когда стала употреблять. Но возможно, это связано с тяжестью осознания своей семейной истории. Возможно, это связано с тем, что я пыталась построить более нормально выглядящую жизнь, и письма незнакомцам не входили в мое понимание «нормальности». А как творить вне этих писем – я не знала.
А возможно, я настолько сильно старалась отказаться от всего, что связано с моей юностью, что смела праведной волной псевдоосознанности и свою склонность писать. Тот же механизм сработал и с моей связью с горными лыжами и природой – я напрочь отказалась от всего, что было мне близко в детстве, и лишь в последние годы я чувствую, как эти вещи снова обретают свое законное пространство в моей жизни.
О природе мы поговорим позже, сейчас же я хочу вернуться к текстам. Как же так, скажете вы, ведь ты ведешь блог, и это даже не вторая твоя книга. Все это так – и не так одновременно. Мои прошлые тексты и психотерапевтические размышления являются лишь пересказом – и это неизбежно в той области, которая является предметом знания многих людей. Большая насмотренность, начитанность, подкованность в моей профессиональной сфере играют против меня: я не чувствую, что могу создать что-то радикально новое. И дело даже не в новизне: я не чувствую, что могу создать что-то по-настоящему свое.
Но эта книга уникальна. И хотя в ней есть заметки, связанные с научным знанием (и да, эти заметки неизбежно являются пересказом или прямым цитированием), все же основной текст в ней является исключительно моей собственностью. Я улыбаюсь, думая об этой исключительности. Об эксклюзивности прав на свою собственную жизнь – она является предметом лишь моего знания. Благодаря этому я действительно творю. Я действительно создаю. Эта книга для меня больше чем иллюстрация клинического случая КПСТР. Эта книга – дар моей творческой части, свобода для всего того, что так долго было в тени. Ведь эта книга написана моими словами.
Я пишу ее и чувствую, как рушатся стены безмолвия моей семьи. Я пишу ее и чувствую, как рушатся стены «нормальности» моей жизни. Я пишу ее и чувствую, как рушатся стены, за которыми я пыталась спрятаться столько лет. Они мне больше не нужны. Я хочу покинуть заколдованный мир травмы и жить полноценной жизнью. И я знаю, что у этого есть своя цена – без уязвимости я не смогу противостоять этому колдовству.
Я знаю, что невозможно просто взять и принять решение о своем психическом благополучии. Сейчас мне кажется, что написание этой книги было чем-то неизбежным – тем шагом, который нельзя было пропустить. Эта книга – венец моей работы над травмой. Эта книга – мой пропуск в мир живущих, а не выживающих, людей. Эта книга – возможность высказаться для самых юных, потерянных частей меня. Эта книга – апогей принятия своей истории. Эта книга – квинтэссенция сопереживания себе и другим.
Я пишу это и понимаю, как люблю творческую девочку, которой я была. Ее образ соткан из воспоминаний других людей, из сохранившихся писем, из осколков того, что хранится в глубинах моей памяти. Но даже эти мимолетные эскизы вызывают во мне столько тепла, дарят мне столько света.
Я вижу малыша, который хотел веселиться, петь и танцевать, нарядившись в полосатую черно-желтую юбочку и красуясь перед бабушкой и дедушкой, распевая песни «Ты мой ночной мотылек» Софии Ротару и «За розовым морем» Татьяны Овсиенко.
Я вижу школьницу, которая любила играть на скрипке в оркестре, а еще устраивала творческие вечера со своей подружкой – например, ставила целые домашние мюзиклы для того, чтобы удивить взрослых на Новый год: писала либретто, выбирала костюмы, пела и выступала. Я вспоминаю, как подруга говорила мне: «Тебе нужно быть режиссером!», «Тебе нужно написать книгу!». А потом: «Тебе нужно вести свой блог!» – и в этом она оказалась права. Если ты читаешь это сейчас – спасибо тебе за то, что так верила в мои таланты.
Я вижу подростка, который любил красоту математического творчества и пробовал себя в литературном сочинительстве.
Я вижу юную девушку, которая создавала свои короткие рассказы и делилась ими с едва знакомыми ей людьми. Я читаю эти строки и думаю о той, кто их написал. Как ты себя чувствовала? Чего ты боялась? Что тебя согревало? Кто был с тобой рядом?
Тебе было 16, и ты писала о своем ощущении этого мира:
«Если бы ты знал, сколько в мире разных мелодий, голосов и шелестов. Если бы ты ощутил, что это за окрыляющее чувство – кружиться в летящей белой юбке и падать на траву. Если бы ты посмотрел на небо и увидел не безразличные безликие звезды, а звезды-близняшки, звезды-задаваки, звезды-паиньки. Если бы ты понимал, сколько радости в мороженом с клубничным джемом в вафельном рожке, в конце которого прячется шоколад. Если бы ты открыл все окна и осознал, что так нежно хочет прошептать тебе ветер. Если бы ты услышал шелест, увидел бабочку и замер от ее хрупкой красоты. Если бы в день перед самым важным экзаменом ты не мог думать ни о ком, кроме как о ставшем внезапно таким близким человеке. Если бы ты по-настоящему услышал Музыку и увидел ее блики, так похожие на картины импрессионистов. Если бы тебе хотелось плакать от вдохновения. Если бы ты стоял на краю крыши и закрывал глаза, вслушиваясь в шум машин…
…Тогда бы ты на миг почувствовал, что значит быть мной».
Ты писала о своей нерушимой связи с музыкой:
«Знаешь, если бы я могла выбирать, кем быть, я бы хотела быть концертом для скрипки. Желательно Моцарта, ведь тогда бы я была изящной и утонченной. Впрочем, Вивальди меня тоже устраивает. Смотри, как это потрясающе – ведь меня бы играли виртуозы со всего мира.
Меня бы знали люди, которым я была бы действительно интересна (если не говорить об учащихся музыкальных школ, которые приводили бы меня в бешенство, когда фальшивили и медленно разбирали мое содержание). Меня бы слушали в огромных залах и маленьких комнатах, меня бы играли симфонические и камерные оркестры, меня бы воспринимали с интересом и любовью. И я бы все время оставалась собой и при этом менялась – ведь не существует одинаково сыгранных скрипичных концертов.
