Психологическая проституция
Превращение терапевта в профессионала — это переход от знания о терапии к тому знанию, как проводить терапию (то есть ее технической стороны); тогда в конце концов, если ему повезет или если пациенты поведут его к большей целостности и большему профессионализму, он станет терапевтом. Терапевт — это кто-то вроде профессиональной психологической проститутки: он открыто предлагает побыть приемным родителем, принять на себя перенос, исполнить свою родительскую роль за деньги. Терапевт сталкивается еще и с проблемой, как не вернуться к состоянию любителя, занимающегося терапией из удовольствия или из навязчивой потребности разрешить неразрешимую проблему — исцелить своих родителей.
У профессионала есть свое преимущество. И терапевт, и клиент, заключая контракт, знают о его искусственности — как проститутка, предлагающая свое тело, знает, что это не имеет отношения к подлинной любви. Но, хотя обе стороны об этом и догадываются, часто это разделение скрывают: как в сфере сексуального бизнеса, так и в области психологии, при заключении профессионального контракта.
Параллельно развитию профессиональной роли, роли ненастоящего приемного родителя, обратная связь, которую терапевт получает, ведет его самого к целостности, заставляет все в большей мере становиться самим собой — в придачу к его усилиям стать адекватным приемным родителем или объектом переноса. Но профессионализму мешает еще одна вещь — феномен пустого гнезда. Пациент неизбежно, если терапия помогла ему стать взрослее, покидает дом, покидает психологическую имитацию жизни и отправляется в настоящую жизнь. Терапевт остается наедине с пустотой в своем ненастоящем мире. Ему стоит самому обратиться к терапевту, который поможет яснее разделить профессиональную искусственную роль и его собственную жизнь.
При благоприятном стечении обстоятельств терапевт, занимаясь своим делом, растет, и у него появляется своя реальная жизнь, превосходящая профессиональную роль, и тогда пустое гнездо становится чем-то, хоть и мучительным, но приемлемым. Пустое гнездо можно перенести, помня, что это всего лишь ролевая функция, которую превосходит бытие и собственная личность: настоящая любовь в реальной жизни, жена, родители, дети и друзья. Когда такое разграничение между ролью и жизнью становится четким, он может все больше говорить с пациентом о своей профессиональной роли. Они оба понимают, что пространство, время и отношения в терапии — не реальность, а роль терапевта. Это не исправляет отношения пациента к реальной жизни, но помогает в этом микрокосме жизни обрести смелость, необходимую для жизни в большом мире реальности.
У терапевта странное положение: он играет структурированную роль мудрого человека, который хочет преодолеть социальные стереотипы общения в особом месте с особыми целями. При всем при этом он может сделать еще один важный шаг — в какой-то момент выйти из своей роли за пределы отношений «роль-личность» и вступить в подлинные человеческие отношения личности с личностью. Хочу привести две иллюстрации.
Один пример из газеты, где рассказывается о том, как полисмен увидел на высоком мосту человека, готового к смертельному прыжку. Полисмен старается его отговорить. Пытаясь спасти жизнь человека, он начинает описывать страдания других людей — родителей, семьи, знакомых. Но на все это человек отвечает презрительными ухмылками. Внезапно полисмен выходит из своей роли, потеряв терпение, достает пистолет и произносит: «Если прыгнешь — застрелю!» Шокирующее заявление так пошатнуло рациональный план убить себя, что человек уходит с опасного места. Великолепный пример символического переживания или даже психотерапии.
А вот другой пример. Много лет назад я работал с пациенткой тридцати пяти лет, которая по поводу своей шизофрении много раз попадала в госпиталь, неоднократно получала электрошок, но все это не слишком помогало ей. Мы встречались один раз в неделю. Постепенно она то возвращалась в свой психоз, то включалась в межличностную битву под названием психотерапия. Ей стало намного лучше. Но всегда, как только в ее жизни появлялся стресс, она начинала думать о самоубийстве. Однажды я вышел из себя и сказал: «Если вы убьете себя, я буду скакать на вашей могиле и проклинать вас!»
Это был шок для нее.
Несколько лет спустя, когда женщина вернулась в свою реальную жизнь, мы периодически где-нибудь случайно встречались. Она сказала, что мои слова — одно из самых сильных и терапевтичных переживаний для нее. Они стали как бы ядром, вокруг которого строилось сопротивление стрессам всей ее достаточно тяжелой, но, по крайней мере, приобретшей ценность жизни.
Терапевт, как и актер, имеет свои естественные наклонности, и обычно именно они окрашивают те роли, которые он играет в начале своей психотерапевтической карьеры. Как я уже упоминал, новичок сначала учится теории психотерапии, затем тому, как это делать, а потом, если все идет гладко, становится психотерапевтом. Последнее означает умение играть разнообразные роли в зависимости от ситуаций, открывающихся возможностей и своих задач. И тогда важно понять, что существуют роли, несвойственные психотерапевту, и некоторые из них труднее остальных.
Обычно роль утешающей, поддерживающей приемной матери играется без особых трудностей. Сложнее не превратиться в сверхопекающую мамашу. То же самое верно и по отношению к своим собственным детям. Утешать, кормить и играть с ними для большинства матерей достаточно просто. Но когда ребенок вырастает, становится все непонятнее, как тогда пользоваться своим авторитетом: как четко определить, что у ребенка есть свои права (но и у матери есть права тоже); как помогать ему развивать свою независимость (одновременно и собственную). Научиться отходить в сторону труднее, чем научиться присоединяться.
Хорошо если бы каждая мать, прежде чем рожать своих детей, повозилась бы с чужими. Она бы поняла, как нелегко заботиться о нуждах детей и в то же время не пренебрегать своими нуждами, правами и удовольствиями. Научиться сохранять такое равновесие, заботясь о своем собственном ребенке, еще труднее. Обычно бабушки помогают мало, а педиатр слишком далек или холоден, чтобы быть супервизором.
В процессе психотерапии можно учиться, как играть разные роли с разными пациентами в разных ситуациях. Обычно считают, что супервизор должен этому научить. Но я не могу согласиться. Супервизор считает себя тем, кто знает верный способ — свои излюбленные методы и учит будущего терапевта специфическому поведению и техникам. Но тогда последний учится подражанию, а не тому, как быть самим собой. Мне кажется, что лучше учиться, занимаясь психотерапией со сверстником, потому что тогда вы свободнее критикуете друг друга и свободнее в присутствии друг друга ищете свой собственный творческий почерк. И обратная связь будет естественной, а не просто игрой интеллекта.
Я помню, как сам учился справляться со своей врожденной агрессивностью и соблазном быть слишком опекающим и слишком теплым. Мне помогали обсуждения конкретных случаев с моими сверстниками. Работа в такой команде позволяет быть творческой личностью и не бояться проявлять свои патологические импульсы, поскольку ко-терапевт защищает пациента. Так можно учиться в самом процессе, а не в теории, что уменьшает страх, будто бы все увидят твою патологию, узнают твои проблемы: со сверстниками все легче вытерпеть.
В какой момент терапевт, работая с парой или с семьей, должен вмешаться? Вспомним утверждение Минухина: когда тревога в диаде становится слишком большой, происходит триангуляция и в игру вступает третий человек. Из этого следует, что во время терапии можно не вмешиваться в естественное развитие сражения между мужем и женой или родителями и детьми, пока те не вовлекают вас. Таким образом, терапевт смягчает тревогу до разумной (с его точки зрения) степени и контролирует ее уровень.
Далее. Задача терапевта состоит в том, чтобы критиковать взаимодействие между членами семьи, когда тревога утихла и люди провозглашают свою независимость. Он помогает им снова утвердить свое единство.
Третья функция терапевта — давать наркоз, помогающий пациенту (индивидуальному или семье) переносить амбивалентность принадлежности к «Мы», переносить метания от одного к другому. Тогда пациент может оказаться по отношению к терапии и зависимым ребенком, и «козлом отпущения», человеком, погруженным в эти взаимоотношения, или тем, кто мучительно и безнадежно изолирован от них, или любой комбинацией из этого набора.
Пациент, превращенный в родителя
