их противоположность. Теперь мы должны сравнить первую с религией Атона, надеясь продемонстрировать изначальную идентичность обеих. Понимаем, что перед нами нелегкая задача. Из-за мстительности жрецов Амона мы, похоже, слишком мало знаем о религии Атона. Моисеева религия известна нам только в окончательном виде, примерно как она была учреждена иудейским жречеством спустя 800 лет после Исхода. Если бы мы сумели, несмотря на это неблагополучное положение с материалом, обнаружить отдельные признаки, подтверждающие наши предположения, то мы имели бы право высоко их оценить.
Казалось бы, для доказательства нашего тезиса, что Моисеева религия – это не что иное, как религия Атона, существует короткий путь, а именно посредством провозглашения ее кредо. Но, боюсь, нам скажут, что такой путь непригоден. Как известно, иудейский символ веры гласит: «Schema Jisroel, Adonai Elochenu, Adonai Echod». Если только имя египетского Атона (или Атума) созвучно древнееврейскому слову Адонаи и имени сирийского бога Адонис не случайно, а из-за древнейшего звукового и смыслового сходства, то приведенное древнееврейское высказывание можно было бы перевести так: «Слушай, Израиль, наш Бог Атон (Адонаи) – единственный Бог». К сожалению, я совершенно не готов к решению этого вопроса, да и в литературе сумел найти совсем немного [56], но, вероятно, это и вправду совсем нелегко сделать. Впрочем, к проблеме имени бога нам еще придется вернуться.
Сходства, как и различия, двух религий легко выяснить без приведения множества разъяснений. Обе они являются формами последовательного монотеизма, и с самого начала возникает склонность сводить общее в них к этой основной характеристике. В ряде отношений еврейский монотеизм ведет себя жестче египетского – например, запрещает любые наглядные изображения. Наиболее существенное различие – исключая имя бога – проявляется в том, что еврейская религия полностью отказывается от почитания Солнца, к чему все еще склонна египетская. При сравнении с народной египетской религией у нас сложилось впечатление, что, помимо принципиального противостояния, в их отношениях присутствует фактор преднамеренного сопротивления различению двух религий. Это впечатление выглядит оправданным, если при сравнении мы заменим иудаизм религией Атона, которую, как нам известно, Эхнатон разрабатывал как заведомо враждебную народной религии. Мы вправе удивляться тому, что еврейская религия ничего не желает знать ни о потустороннем мире, ни о жизни после смерти, поскольку подобная доктрина вполне совместима с самым последовательным монотеизмом. Удивление пропадает, когда от иудейской религии мы возвращаемся к религии Атона и высказываем предположение, что это неприятие потустороннего возникло из-за того, что Эхнатону оно было необходимо для победы над народной религией, в которой бог мертвых Осирис играл, пожалуй, более важную роль, чем какой-либо бог Верхнего мира. Сходство еврейской религии с религией Атона в этом важном пункте – первый серьезный аргумент в пользу нашего утверждения. Дальше мы убедимся, что не единственный.
Моисей дал евреям не только новую религию; можно столь же определенно утверждать, что он ввел у них и обряд обрезания. Этот факт имеет решающее значение для решения нашей проблемы, и вряд ли ему до сих пор воздали должное. Правда, библейское повествование неоднократно возражает против этого. С одной стороны, оно относит установление обряда ко временам праотцев в качестве знака союза между богом и Авраамом. С другой стороны, в особенно темном месте оно сообщает, что бог разгневался на Моисея, поскольку тот пренебрег этим освященным обычаем, и собирался за это его умертвить и что супруга Моисея, мадианитянка, спасла оказавшегося в опасности мужа от гнева божьего с помощью спешной операции. Но это – искажение фактов, которое не должно вводить нас в заблуждение; позднее мы разберемся в его мотивах. Тем не менее на вопрос, откуда пришла к евреям идея обрезания, существует только один ответ: из Египта. Геродот, «отец истории», сообщает, что долгое время обряд обрезания в Египте был тайным, его наличие подтверждают обследование мумий и рисунки на стенах гробниц. Насколько мы знаем, ни один другой народ Восточного Средиземноморья не практиковал его. О семитах, вавилонянах и шумерах можно уверенно утверждать, что они не подверглись обрезанию. Касательно жителей Ханаана об этом свидетельствует Священное Писание, в данном обстоятельстве скрыта конечная причина происшествия с дочерью Иакова и принцем Сихемом [57]. Возможность, что осевшие в Египте евреи усвоили обычай обрезания каким-то иным путем, нежели связанным с учреждением Моисеем религии, мы вправе отклонить как совершенно бездоказательную. Теперь же мы устанавливаем, что обрезание стало практиковаться в Египте как общераспространенный народный обычай. А если хоть на момент принять известное мнение, что Моисей был евреем, собиравшимся освободить соплеменников из египетской неволи, да еще и собирался вывести их за пределы страны к обретению самостоятельного и вполне осознанного национального существования (как и произошло на самом деле), то какой смысл могло иметь одновременное навязывание им тягостного обычая, делавшего их в некотором роде египтянами и призванного постоянно напоминать им о Египте, тогда как стремление Моисея было, видимо, направлено совсем в противоположную сторону – на отрыв своего народа от страны, где народ этот был в рабстве, и на преодоление его тоски по «котлам с мясом в земле египетской»? Конечно, мы его не принимаем, ведь факт, из которого мы исходим, и предположение, которое мы к нему добавили, настолько связаны друг с другом, что мы смело приходим к выводу: если Моисей наделил евреев не только новой религией, но и предписал обрезание, то он был не евреем, а египтянином, и тогда религия Моисея была, вероятнее всего, египетской, а из-за своего антагонизма с народной верой представляла собой как раз религию Атона, с которой более поздняя еврейская религия совпадает в ряде заслуживающих интереса пунктах.
Мы уже заметили, что наша гипотеза, будто Моисей – не еврей, а египтянин, рождает новую загадку. Способ действия, кажущийся легко понятным у еврея, совершенно непредставим у египтянина. Если же мы перемещаем Моисея во времена Эхнатона и связываем его с этим фараоном, то загадка испаряется и открывается возможность существования мотивов, отвечающих на все наши вопросы. Давайте исходить из предпосылки, что Моисей был знатной и высокопоставленной особой, возможно, и в самом деле членом правящего дома, как утверждает легенда. Будучи честолюбивым и деятельным человеком, он, наверняка осознавая свои огромные способности, вероятно, мечтал даже когда-нибудь встать во главе народа или управлять царством. Весьма близкий к фараону, он был убежденным приверженцем новой религии, основные идеи которой стали его собственными. Со смертью фараона и наступлением реакции он увидел, что все его надежды и замыслы рухнули. И хотя он не собирался отрекаться от дорогих ему убеждений, Египет уже не мог ничего предложить ему, и фактически он лишился родины. В
