себя не одиноким, членом сражающейся секты и, безоговорочно подчиняясь организации, получал защиту, если был должным образом «посвящен». Было также естественно, что вместе с верой в организацию возникал и некоторый «культ личности».
Следует принять во внимание и еще один фактор. Психоанализ претендовал на знание ответа на загадку человеческого разума. Он и в самом деле давал некоторые «ответы» – если в этой области таковые существуют – на один из аспектов загадки; впрочем, учитывая необъятность проблемы, оставалось еще гораздо больше того, что еще только предстояло понять. Если отдельный психоаналитик осознавал фрагментарный характер своих знаний, как теоретических, так и терапевтических, он почувствовал бы себя еще более неуверенно в ситуации, когда даже то, что он знал, отвергалось и подвергалось насмешкам. Поэтому разве не было естественным с его стороны поддерживать иллюзию того, что Фрейд по сути открыл истину полностью и что благодаря магическому приобщению он, как член организации, разделял это обладание истиной? Конечно, он мог принимать факт фрагментарности и условного характера своих знаний, но это потребовало бы не только значительной независимости и мужества, но и способности к продуктивному мышлению. Это потребовало бы от каждого психоаналитика отношения скорее любознательного исследователя, чем профессионала, просто использующего свою теорию, чтобы добыть средства к существованию.
Очевидно, тот же процесс бюрократизации и отчуждения мысли, который я описал здесь применительно к психоаналитическому движению, может наблюдаться в истории многих политических, философских и религиозных движений. Он относительно редок в истории науки, иначе наиболее творческие научные идеи были бы подавлены и их развитие остановлено духом бюрократии и догматизма [8]. Я так подробно описал такое развитие психоаналитического движения, потому что это существеннейший, хотя и недостаточно признанный фактор, в котором коренится кризис психоанализа [9].
Описывая негативный эффект бюрократической природы психоаналитического движения, мы имеем дело только с одним фактором, способствующим кризису психоанализа. Более важны социальные изменения, происходившие с нараставшей скоростью после Первой мировой войны. Если буржуазный либерализм в начале столетия все еще сохранял элементы радикальной критики и стремления к реформам, то большинство представителей среднего класса делались все более консервативными по мере того, как стабильности системы начали угрожать новые экономические и политические силы. Автоматизация, появление «человека организации» с сопутствующей утратой индивидуальности, возникновение диктаторских режимов в важных частях мира, угроза ядерной войны – все это были значимые факторы, вызвавшие у среднего класса защитную реакцию. Большинство психоаналитиков, разделявших тревоги среднего класса, разделяли и эту защитную реакцию, и настороженность.
По контрасту с этим большинством имелось и незначительное меньшинство радикальных психоаналитиков – «левых», пытавшихся поддерживать и развивать радикальную систему Фрейда и стремившихся к гармонии между фрейдовскими взглядами на психоанализ и социологическими и психологическими взглядами Маркса. К ним относились С. Бернфельд и Вильгельм Рейх, пытавшийся достичь синтеза фрейдизма и марксизма [10]. Моя собственная работа также касалась этой проблемы, начиная с «Догмата о Христе» (1930) [11]. В более недавнее время Р. Д. Лэинг, один из самых оригинальных и творческих представителей современного психоанализа, привел блестящее изложение проблем психоанализа с радикальных политических и гуманистических позиций.
Не менее важно влияние психоанализа на радикальный артистический и литературный авангард. Интересным феноменом является то, что радикальные особенности теории Фрейда, которыми в основном пренебрегали профессиональные аналитики, привлекли пристальное внимание радикальных движений в совершенно отличающихся областях. Это влияние было особенно заметным среди сюрреалистов, хотя ими и не ограничивалось.
Последние десять лет также показали растущий интерес к проблемам психоанализа со стороны некоторых политически радикальных философов. Жан-Поль Сартр сделал весьма интересный вклад в психоаналитическое мышление в рамках собственной экзистенциалистской философии. Помимо Сартра и О. Брауна, среди представителей этого направления наиболее известен Герберт Маркузе, разделявший интерес к связи между Марксом и Фрейдом с другими членами Франкфуртской группы, такими как Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно. Есть также несколько других, особенно среди марксистов и социалистов, кто в последние годы проявлял значительный интерес к этой проблеме и много писал о ней. К несчастью, эта новая литература часто страдает от того факта, что многие из пишущих – «философы психоанализа», не обладающие достаточными познаниями в его клинической основе. Не нужно быть психоаналитиком, чтобы понимать теории Фрейда, но нужно знать их клинический базис, иначе слишком легко неверно интерпретировать фрейдовские концепции или просто выхватывать смутно подходящие цитаты без достаточного знания всей системы.
Маркузе, написавший по поводу психоанализа больше любого другого философа, являет собой хороший пример того специфического искажения, которое «философ психоанализа» может придать психоаналитической теории. Он утверждает, что его работа «движется исключительно в поле теории и держится на расстоянии от той технической дисциплины, в которую превратился психоанализ». Такое утверждение озадачивает; оно предполагает, что психоанализ, начавшийся как теоретическая система, позднее превратился в «техническую дисциплину», в то время как теории Фрейда целиком основывались на клинических наблюдениях.
Что понимает Маркузе под «технической дисциплиной»? Иногда кажется, что он говорит только о проблемах терапии, однако в других случаях термин «техническая» используется применительно к клиническим, эмпирическим данным. Проводить различия между философией и аналитической теорией, с одной стороны, и психоаналитическими клиническими данными – с другой – несостоятельно в науке, концепции и теории которой не могут быть поняты безотносительно к клиническим феноменам, на основании которых они были созданы. Конструирование «философии психоанализа», игнорирующей его эмпирический базис, должно неизбежно привести к серьезным ошибкам в понимании теории. Позвольте мне снова сказать: я не утверждаю, что человек должен быть психоаналитиком или хотя бы подвергнуться психоанализу, чтобы обсуждать проблемы психоанализа. Однако, чтобы разбираться в психоаналитических концепциях, нужно обладать интересом к клиническим данным, индивидуальным или социальным, и обладать способностью иметь с ними дело. Маркузе и другие настаивают на том, чтобы пользоваться такими концепциями, как регрессия, нарциссизм, извращение и т. д., оставаясь в мире чисто абстрактных спекуляций; они чувствуют себя «свободными» создавать фантастические конструкции именно потому, что не обладают эмпирическими знаниями, на основании которых можно было бы эти спекуляции проверять. К несчастью, многие читатели получают информацию о Фрейде из этих искаженных источников, не говоря уже о серьезном вреде, который такое путаное мышление причиняет тем, к кому обращено.
Здесь не место для полного обсуждения работ Маркузе, посвященных психоанализу, – «Эрос и цивилизация», «Одномерный человек», «Эссе об освобождении» [12]. Я ограничусь несколькими замечаниями. Во-первых, Маркузе, являясь человеком весьма начитанным, тем не менее делает элементарные ошибки, представляя концепции Фрейда. Так, например, он неверно понимает «принцип реальности» и «принцип удовольствия» (хотя в одном случае и приводит правильную цитату), предполагая, что существует несколько «принципов реальности», и утверждая, что западная цивилизация управляется одним из них,
