усиливаются, и это заставляет людей ещё более упорно верить в то, что проблемы являются отражением определённых «истин», касающихся человеческой природы и характера (их самих и других людей), а также «истин» о взаимоотношениях. Короче говоря, люди начинают верить, что проблемы внутренне присущи им самим и другим людям, что они сами или другие люди, по сути, и являются проблемой. А такое убеждение только глубже погружает их в пучину тех сложностей, которые они пытаются разрешить. Экстернализующие беседы могут обеспечить противоядие такому «интернализующему» (размещающему проблему внутри) пониманию за счёт того, что проблема как бы выводится вовне, превращается во внешний объект. В подобных беседах используются методы «объективации», «овеществления» проблемы. Это противоречит свойственной нашей культуре практике «овеществления» людей и позволяет людям пережить собственное отличие от проблемы. Получается, что проблема отдельно, а человек отдельно, что проблема — в проблеме, а не в человеке. Сам человек проблемой не является. В контексте экстернализующих бесед проблема перестаёт отражать «истину» о сущности человека. Внезапно становятся видимыми и доступными возможности успешного решения.
Джеффри
Спускаясь вниз по лестнице из своего кабинета вместе с супружеской парой, только что посетившей терапевтическую сессию, я услышал, что из приёмной на первом этаже доносится шум. Администратор нашего центра пыталась успокоить, урезонить кого-то. Шум стих, и я предположил, что вызвавшие его сложности разрешены и всё теперь в порядке. Супружеская пара записалась на следующий раз, а я заглянул в своё расписание — с кем у меня сейчас будет консультация? Должна была быть встреча с семьёй — Бет, Эндрю и их сыном Джеффри. Они пришли к нам в первый раз, и я прошёл в приёмную... но там никого не было.
Тут я услышал, что на улице кто-то кричит, и решил выяснить, в чем же дело. Когда я уже стоял на пороге, меня чуть не сбила с ног женщина, бежавшая навстречу. «Простите, простите! — выкрикнула она. — Это вы Майкл Уайт?» Я на секунду усомнился, стоит ли действительно признавать, что я Майкл Уайт, — кто же знает, каковы будут последствия?.. Но потом всё-таки сказал, что это я. Женщина, пытаясь отдышаться, объяснила, что её сын, Джеффри, убежал вниз по улице, утащив из нашей приёмной лошадку-качалку. Джеффри откуда-то знал, что эта улица ведёт к ипподрому, и, естественно, хотел попробовать лошадку в деле. Бет, Эндрю и наша администратор побежали за ним, пытаясь убедить его, что сейчас не самое лучшее время, чтобы отправляться на такое приключение. Ситуация переросла в чемпионат по вольной борьбе, но Бет успокоила меня, что всё уже под контролем и весь отряд скоро вернётся обратно в центр.
И действительно, вскоре мы все уселись в моей комнате для консультаций. Бет и Эндрю сидели в креслах, а Джеффри на лошадке-качалке, у которой таинственным образом отросла дополнительная пара ног и развилась близорукость — лошадка врезалась во все, во что только можно было врезаться в этой комнате. Это показалось мне любопытным, но я сумел переключить внимание на Эндрю и Бет, чтобы расспросить их о цели визита. Я задал вопрос — и тут Эндрю прыгнул ко мне! Вначале мне показалось, что он прыгнул на меня, но промахнулся...
Я подумал: возможно, он тоже немного близорук?.. К счастью, оказалось, что Эндрю вовсе не желал мне зла; напротив, он спас меня от флип-чарта, падавшего из-за спинки моего кресла. Я был немного ошарашен, но тем не менее благодарен Эндрю за усилия. Через несколько минут Эндрю и Бет сумели установить в комнате некое подобие порядка, и я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы ещё раз спросить, в чем же, собственно, состоял повод их визита.
Эндрю: Ну, я думал, что вы быстро об этом догадаетесь.
Майкл: Не близорукость?
Эндрю: Что?
М.: Ничего-ничего. Мне кажется, вы лучше сформулируете, что вас сюда привело.
Эндрю: Хорошо. Я думаю, вы догадались, что у нас большие сложности с Джеффри. У него СДВГ — синдром дефицита внимания и гиперактивности. Это уже подтверждено двумя педиатрами и одним школьным психологом.
Бет: Это было практически в течение всей жизни Джеффри, и мы до последнего времени вообще не знали, с чем имеем дело. Мы только сейчас начинаем узнавать больше про СДВГ.
М.: Значит, диагноз поставлен недавно?
Бет: Мы точно знаем уже с начала этого года, то есть восемь или девять месяцев. Но мы уже давно подозревали.
М.: И каково вам было узнать, что у вашего сына такой диагноз?
Бет: Такое облегчение, правда, Эндрю?
Эндрю: Да, мы оба испытываем облегчение: по крайней мере мы знаем, как это назвать.
М.: Хорошо. А в чем вы видите мою задачу?
Эндрю: Ну мы недавно ходили к одному педиатру по поводу проблем, связанных с лекарствами, которые Джеффри принимает, и педиатр посоветовал нам обратиться к вам. Он сказал, что вы видели много таких детей, как Джеффри, и что вы, возможно, сумеете что-то предложить.
М.: А что вас беспокоит по поводу приёма лекарств?
Бет: Нам, конечно, от лекарств легче, и окружающим легче, но характер Джеффри изменился... и мы оба обеспокоены этим, правда, Эндрю?
Эндрю: Да. Мы беспокоимся о том, что мы что-то теряем, упускаем, так что мы немножко притормозили сейчас с приёмом лекарств. А ещё мы чувствуем, что ещё не все возможности проверили. Вот поэтому мы здесь.
М.: А Джеффри знает, что у него СДВГ?
Бет: Да. Мы ему рассказываем все, что знаем сами. Мы думаем, ему важно это знать, потому что это же его жизнь.
М.: Но вы говорите, что чувствуете, что ещё не все возможности опробовали и использовали...
Эндрю: Мы много чего попробовали, в частности, так называемые поведенческие методы. Мы пришли к вам, потому что надеемся, что есть что-то ещё.
Бет: И возможно, вы сумеете достучаться до Джеффри...
М.: Я понял.
Джеффри в этот момент оказался у меня под креслом. Он подпрыгивал под ним и спиной пихал сиденье, изображая лошадь на родео. Меня беспокоило, что он мог повредить себе спину, да и моя собственная позиция в этом сценарии была несколько неустойчива... Поэтому я отвлёкся
