Однако этому противостоянию представлений о собственном "я" как о самостоятельной единице и части целого присуща и взаимодополнительность — комплементарность противоположностей. Как отмечает Фритьоф Капра, восточные мистики осознали, что "относительность и полярность всех противоположностей — всего лишь две стороны одной и той же реальности: поскольку все противоположности взаимозависимы, их конфликт никогда не может закончиться полной победой одной из сторон, но всегда будет проявлением взаимодействия обеих сторон". Конфликт между представлением об индивиде как о самостоятельном "я" и части целого — это продукт ненужной дихотомии. Нильс Бор преодолел подобную невозможную дихотомию, введя в физику принцип дополнительности: "На атомном уровне материя двойственна: она проявляется как частицы и как волны. Какой ее аспект проявляется, зависит от ситуации. В некоторых ситуациях преобладает аспект частиц, в других частицы ведут себя скорее как волны". Однако частица и волна — это "два взаимодополняющих описания одной и той же реальности, каждое из которых верно лишь отчасти и имеет ограниченный диапазон применимости. Каждый из этих образов необходим для полного описания атомной реальности, и каждый должен применяться с учетом ограничений, налагаемых принципом неопределенности"3.
Если распространить эту аналогию на семейную терапию, то "я" нужно рассматривать одновременно как целое и как часть целого — как "частицу и волну". "Какой его аспект проявляется, зависит от ситуации". В фокусе индивидуального восприятия находится индивид как целое. Но когда взаимодополняющие аспекты "я" становятся частями некоего целого, другие части этого целого, также представляющие собой дискретные единицы, влияют на поведение и внутренний мир всех частей. Появляется новое целое, превышающее сумму своих частей, — многочленный, обладающий целью организм, все части которого подчиняются правилам целого. Отдельный индивид может не ощущать наличия этого многочленного организма — именно потому, что составляет его часть. Тем не менее, стоит увидеть футбольных болельщиков на стадионе, как вспоминается замечание Льюиса Томаса: "Муравьи так похожи на людей, что это приводит в смущение"4.
Одна из целей семейной терапии состоит в том, чтобы помочь членам семьи ощутить свою принадлежность к целому, которое шире индивидуального "я". Эта операция, как и нарушение равновесия, решает задачу изменения иерархических взаимоотношений между членами семьи, однако она ставит под сомнение само понятие иерархии. Если члены семьи смогут найти способ так сформулировать свое мироощущение, чтобы оно охватывало более длительные промежутки времени, они начнут воспринимать реальность по-новому. Стереотипы всего организма обретут наглядность, и свобода отдельных составных частей будет осознана как взаимозависимость.
Подобное представление чуждо повседневному восприятию. Люди обычно воспринимают самих себя как действующих или реагирующих на действия. Они говорят: "Мой супруг ко мне придирается", "Моя жена слишком несамостоятельна", "Мой ребенок непослушен". Запершись в замке индивидуального "я", они видят себя осажденными и реагирующими на осаду.
Во время сеанса с семьей Кингменов, которая состоит из мужа, жены и маленькой дочки, страдающей психозом и почти немой, терапевт спрашивает девочку, долго ли она пробыла в больнице, и оба родителя отвечают одновременно. Он спрашивает родителей, почему ответили они, когда он задал вопрос дочери. Мать отвечает, что дочь заставляет ее говорить. Отец объясняет, что они говорят за девочку, потому что та всегда молчит. "Они заставляют меня молчать", — вставляет девочка с едва заметной улыбкой.
У каждого из этих людей, как у слепых, описывающих слона, есть своя версия одной и той же реальности. На уровне ощущений каждый из них прав, и реальность, которую он защищает, истинна. Однако в более обширном целом существует множество других возможностей.
Люди западной культуры связаны одной и той же грамматикой причин и следствий. Они тоже склонны считать, что молчание девочки побуждает родителей отвечать или же что поспешные ответы родителей вынуждают девочку молчать. На каком-то уровне всякий знает, что есть две стороны медали. Однако люди не представляют себе, как увидеть сразу всю медаль, а не просто ее лицевую и оборотную стороны. Они не знают, как "обойти объект со всех сторон и наложить друг на друга множество отдельных впечатлений от него", когда сами являются частями того объекта, который нужно обойти5. Это требует иного способа познания.
Чтобы облегчить этот иной способ познания, терапевт должен подвергнуть сомнению привычную эпистемологию членов семьи в трех отношениях. Во-первых, терапевт ставит под сомнение проблему — убежденность семьи в том, будто существует один идентифицированный пациент. Во-вторых, терапевт ставит под сомнение линейное представление, будто один член семьи управляет системой, а не каждый служит контекстом для других. В-третьих, терапевт ставит под сомнение принятую в семье акцентировку событий, вводя более широкую временную структуру, которая учит членов семьи рассматривать свое поведение как часть более обширного целого.
Первый вызов, который терапевт бросает убеждению в правильности идентификации пациента вне контекста, может быть прост и прям. Мистер Смит, возбужденный, подавленный пациент, начал первый сеанс семейной терапии с Минухиным словами: "Я и есть проблема". "Не будьте так в этом уверены", — ответил терапевт. Остальные члены семьи были согласны с формулировкой пациента: "Я — весь мир, и я — проблема"6. По существу, они говорили ему: "Ты подавлен и расстроен. Ты один нуждаешься в помощи". Семейный терапевт наблюдал те же факты, однако рассматривал их с точки зрения того, как люди действуют и активируются в системе.
Точно так же, когда Грегори Эббот начинает сеанс супружеской терапии словами: "У меня депрессия", — первый же вопрос терапевта выражает не согласие ("У вас депрессия?"), а вызов ("Это Пат вас подавляет?"). Простые вопросы, подобные этому, ставят под сомнение способ восприятия человеком реальности. Они вносят неуверенность.
Терапия начинается с единодушной убежденности членов семьи и терапевта в том, что что-то неладно. Семья обратилась за терапевтической помощью потому, что ее способ существования оказался непригодным, и она намерена искать альтернативы. Однако, поскольку члены семьи прикованы к привычным истинам, они всегда сопротивляются альтернативам, даже когда ищут их. Терапевт, занимающий в иерархии данной системы положение специалиста, может одним простым высказыванием — например, "я вижу в семье другие факторы, которые противоречат вашему мнению, будто вы и есть пациент", — представить в новом свете разделяемые семьей переживания идентифицированного пациента. Семья и сам идентифицированный пациент, вероятно, отреагируют на это, повторив свое представление о реальности: "Он — пациент".
В некоторых семьях в качестве носителя симптома, несомненно, выступает кто-то один — например, в психосоматических семьях или семьях, один из членов которых страдает психозом. В таких случаях терапевт может опереться на свой авторитет специалиста и заявить: его опыт работы с подобными семьями свидетельствует, что в поддержании проблемы, а часто и в ее зарождении всегда участвует семья. Он может добавить: "Я знаю, что вы пока еще не можете этого видеть, но послушайте меня хотя бы некоторое время и поверьте мне на слово". Он может предложить: "Переговорите между собой о том, как семья поддерживает проблему Джейни или какой вклад она в нее вносит, потому что вы знаете друг о друге больше, чем я". Или же он может представить ситуацию в виде детективной истории: "У вас есть нить. Я стану слушать, как вы будете ее распутывать".
Иногда терапевт бросает вызов, распространяя проблему на других: "Проблема заключается в ваших взаимоотношениях". Родителя, который привел неуправляемого ребенка, озадачивают новой, неожиданной переформулировкой: "У вас и вашей дочери проблемы с управлением". Идентифицированный пациент может быть представлен как семейный целитель (поскольку сосредоточенность семьи на нем идет на пользу его братьям и сестрам) или же как человек, дающий возможность обходить проблемы в отношениях между другими членами семьи. Терапевт может прибегнуть к парадоксу и спутать реальность семьи, предположив, что симптом следует поддерживать, потому что он способствует здоровью семьи в целом.
Все эти способы преподнесения проблемы блокируют привычную реакцию на идентифицированного пациента как на автономное целое. Терапевт ставит под сомнение семейное представление об идентифицированном пациенте как об одержимом. Однако, поскольку семья обратилась за терапевтической помощью именно потому, что не может ничего поделать с идентифицированным пациентом, терапевт всего лишь открыто высказывает то, что членам семьи уже известно.
