решения, и у каждого человека свои трудности, требующие проработки.
Если вы находитесь в таком положении, что забота о жертве лежит на вас, вы должны осознавать свою этическую и юридическую ответственность, включая обязанность подать заявление в правоохранительные органы. У вас может возникнуть соблазн дать невыполнимые обещания (например, обещать никому не рассказывать), однако ваша задача может заключаться в защите жертвы и других людей, поэтому мягкая правда может быть лучшим вариантом. У меня бывают клиенты (особенно в сфере судебной психологии), которые просят меня выслушать их историю и никому о ней не рассказывать, и в таких случаях мне приходится напоминать им о своей обязанности заботиться о них, а также об особенностях среды, где я работаю. Людям обычно комфортно работать в таких рамках, если они были описаны, объяснены и исследованы. Жертве необходима приватность, но сохранение ее истории в тайне не всегда полезно, и многое зависит от вашей роли.
Оставаться в рамках вашей роли очень важно (например, вам рассказывают историю как специалисту по психическому здоровью или другу?), как и побуждать жертву обратиться за подходящей помощью. Это не значит, что вы должны оттолкнуть человека словами «иди и поговори с психологом». Вместо этого осторожно признайте, что история, которой он с вами поделился, серьезная и грустная, и что вы хотите сделать так, чтобы он получил наилучшую поддержку.
Реагируя на рассказ о травме, я в основном руководствуюсь принципом «относись к другим так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе». Поскольку мне самой приходилось рассказывать о своих травмах в разное время, я пришла к выводу, что наибольшую поддержку оказывают люди, способные выслушать без осуждения, мягко поговорить со мной, а также отнестись ко мне с уважением и сочувствием.
Чтобы правильно реагировать на рассказы о травмах, необходимо четко понимать, о чем вам рассказали, отнестись к человеку с сочувствием и заботой, четко проговорить шаги, которые придется совершить (если в этом есть необходимость), обозначить вашу роль и подумать, как вы можете позаботиться о жертве в долгосрочной перспективе.
Слышать такие истории тяжело, поэтому очень важно, чтобы вы позволили себе отреагировать и обратиться за поддержкой. Разрешите себе не делать все идеально, поскольку попытка помочь – это прекрасный первый шаг.
Глава 9
Травма и политика
Название этой главы может вас удивить. Как травма связана с политикой? Разве это не психологическая реакция на крайне тяжелые события? Да, это так, но травма также зависит от социополитических условий, в которых мы живем.
Простые вещи, например доступность финансирования для лечения травмы, часто являются политическими вопросами, зависящими от результатов выборов. Более глобальных проблем тоже очень много, например типы травм, которые мы легитимизируем (военные действия, например) или предпочитаем игнорировать (сексуальное насилие над детьми); наиболее приятные нам типы жертв (больше всего похожие на нас); жертвы, которых мы презираем или виним в получении травм (большинство людей в пенитенциарной системе); агрессоры, которых мы осуждаем или защищаем; типы травм, на лечение которых выделяются наибольшие средства (военные травмы); ограничения, которые мы накладываем на жертв травм (например, соглашения католической церкви о неразглашении информации о сексуальном насилии над несовершеннолетними); ожидания от тех, кто публично говорит о своих травмах (меня всегда поражают огромные требования, предъявляемые нами таким жертвам, как Грейс Тейм и Рози Бэтти); манера, в которой мы позволяем определенным системам подвергать людей повторной травматизации; жертвы, которых мы отказываемся замечать (мужчины и мальчики, например) из‑за укоренившихся представлений о неуязвимости определенных групп или беспокойства, что легитимизация вреда, причиненного мужчинам, отвлечет наше внимание от насилия над женщинами.
Наша реакция на все это зависит от воспитания, политических взглядов, семьи, в которой мы росли, правовых систем, доминирующих социальных норм и наших врожденных эмоциональных паттернов. Травма – это болезненная тема, и связанные с ней проблемы очень сложны.
Меня часто пугает то, как мы подводим травмированных людей. Мы не признаем и обесцениваем их опыт и не можем адекватно их поддержать, несмотря на постоянные разговоры о важности помощи жертвам разного рода психологических травм.
Для создания подобной системы и общества информированного о травмах и тех проблемах, которые они могут повлечь за собой, нам нужно взглянуть на пробелы в своих знаниях и существующую предвзятость, как бы сложно это ни казалось.
У меня впервые возникло ощущение, что я подвожу травмированного клиента, когда я работала менеджером по борьбе с семейным насилием. Я была сотрудницей агентства по борьбе с семейным насилием в Мельбурне – практически все австралийские службы по борьбе с семейным насилием жестко придерживаются феминистского подхода и следуют идеологии, согласно которой насилие со стороны интимного партнера (я предпочитаю это понятие, поскольку термин «семейное насилие» слишком широкий и включает множество отношений) – это выбор, сделанный мужчинами и основанный на патриархальных социальных нормах мужской власти и контроля над женщинами. Меня обучали на одной‑единственной Дулутской модели [1], и она предоставляла объяснение (насилие со стороны интимного партнера основано на власти и контроле мужчин над женщинами), которым я и делилась со своими клиентами. Модель учитывала исключительно насилие со стороны интимного партнера, пользуясь результатами очень маленького исследования, проведенного в 1980‑х годах в Миннесоте, в монокультурном, социально консервативном контексте на небольшой группе гетеросексуальных женщин и мужчин. На столь скудном и нерепрезентативном фундаменте базируется наша текущая работа в сфере семейного насилия в Австралии, включая службы помощи жертвам и вмешательства, направленные на коррекцию поведения агрессоров.
Понятия «власть и контроль со стороны мужчин» и «гендерное насилие» используются часто, однако они весьма размыты.
Что значит «власть и контроль»? Как мы измеряем власть? В каждой ли паре есть эта разница во власти? Если власть действительно является причиной насилия, значит ли это, что каждый родитель применяет насилие к своим детям (взрослые обычно обладают властью над детьми)? Изменился ли баланс власти с тех пор, как Дулутское исследование было завершено более 40 лет назад? Как объяснить насилие в отношениях родителей и детей, братьев и сестер? А что насчет насилия над пожилыми людьми? Объясняется ли насилие со стороны интимного партнера другими факторами в сообществах коренных жителей Австралии? Что можно сказать о культурно и лингвистически отличных сообществах, например южноазиатских, где такие аспекты, как выкуп за невесту, являются важным фактором? Что побуждает власть перерастать в насилие? Если насилие со стороны интимного партнера связано с властью мужчины, как можно объяснить насилие, совершенное женщинами? Верим ли мы в существование женского насилия? Если насилие со стороны интимного партнера связано с социальными нормами,
