Ознакомительная версия.
ВЕРТИКАЛЬНАЯ ИНТЕГРАЦИЯ
И все-таки, наверное, самая заветная мечта и одновременно главная методологическая проблема психологической науки – это объединение различных уровней проявления и детерминации психического. В ее истоках – попытки найти взаимные переходы между этими уровнями, например, путем установления количественных соответствий между физической величиной стимула и интенсивностью вызываемой им психической реакции, что дало бы возможность вписать психическое и физическое в единое «пространство». Малоудовлетворительные результаты подобных попыток породили представление о «параллелизмах» – психофизическом, психофизиологическом, психосоциальном – как об одном из главных свойств предмета психологии и одной из главных головоломок (вновь в терминах Т. Куна) психологической науки, над которой психологи до сих пор безуспешно ломают головы.
Эти парадоксы успешно преодолевались на уровне общеметодологических принципов. Например, системный подход декларирует необходимость системного, т.е. взаимосогласованного и взаимодополняющего, изучения самых разных уровней психического. Методологические установки такого рода регулярно провозглашались в истории психологической науки, выражая не столько реальные исследовательские ориентиры, сколько несбыточную мечту – о «комплексных, межуровневых объяснениях, в которых нашлось бы место и для смысла жизни, и для нейронов, и для социума, и для эволюционной целесообразности».
В конкретной же исследовательской практике подобные мечты и программы не только не удавалось реализовать, но и происходило своего рода удвоение исходных «параллелизмов» вследствие того, что «параллельная» детерминация психического проецировалась на само психическое. Психическое постоянно «гоняли» по основным плоскостям его детерминации, помещая то в социальную плоскость (например, путем таких его пониманий и, соответственно, локализаций, как «психика – это отношение», «психика – это совокупность общественных отношений» и т.д.), то в физиологическую («психическое – это результат взаимодействия нейронных ансамблей» и др.), то отодвигая подальше от них обеих и отождествляя, например, с душой. Все подобные попытки были сколь безрезультатны (соответствующие понимания психики выглядели явно однобоко), столь и результативны, с разных сторон вычерчивая один и тот же результат – невозможность понять и объяснить психику, абстрагируясь от какой-либо из основных сфер ее детерминации, а тем более от всех, кроме одной. Благодаря им стало абсолютно ясно, что понять и объяснить психику можно только рассматривая ее одновременно и как порождение социума, и как функцию нейронов, и как многообразие нашего феноменального мира, и в других ипостасях, что, естественно, не означает необходимости для каждого конкретного психолога «ловить» ее на всех этих уровнях и не превращает специализацию исследователей в абсурд. В русле методологического либерализма это означает, что подобно тому, как не существует «неправильных» психологических теорий, поскольку каждая из них достаточно адекватно объясняет какой-либо аспект психологической реальности, не существует и «неправильно работающих» или «не нужных» психологов (парапсихологи и иже с ними – не в счет) и познать психологическую реальность можно только объединенными усилиями тех, кто изучает нейроны, тех, кто изучает внутренний мир человека, в том числе и его душу, тех, кто изучает его зависимость от социума, и др.
Все это, естественно, проще провозгласить, чем исполнить, а главная проблема возникает в связи с двумя обстоятельствами. Первое: основные виды детерминации психического – физиологическая (физическая), феноменологическая (внутрипсихическая) и социальная – практически не перекликаются друг с другом и плохо выстраиваются в единую систему детерминации. Второе: психологи, в своем профессиональном мышлении воспроизводящие общие закономерности человеческого мышления, проявляют отчетливо выраженную нетерпимость к подобной – «параллельной» – детерминации явлений, настойчиво стремясь «спрямить» ее и поместить в какую-либо одну плоскость. В принципе для научного мышления «параллелизмы», подобные психофизическому, после кризиса классической физики стали привычными, и оно спокойно воспринимает, например, свет и как волну, и как поток частиц, физические объекты – и как набор атомов, и как твердые тела, живые организмы – и как саморегулируемые системы, и как скопления молекул. Но, во-первых, это свойственно все-таки не любому, а наиболее сложно организованному научному мышлению, во-вторых, подобные схемы мышления, ломающие привычные «фигуры» восприятия, приживаются с большим трудом. Тем не менее психологической науке, по всей видимости, еще нужны время и просветительские усилия методологов, чтобы прежде всего принять идею параллельной детерминации психического, а затем вживить ее в свое «рабочее» мышление, перестав воспринимать «параллелизмы» как аномалии и парадоксы, отвергнуть в качестве бессмысленных вопросы о том, мы управляем своими нейронами или наши нейроны управляют нами, и т.п.
К тому же «параллелизмы», которыми эта наука мучается с момента ее появления на свет, выглядят как группа далеко не однопорядковых явлений (часть их не заслуживают включения в нее). Так, то, что принято считать психосоциальным «параллелизмом», представляет собой связь явлений, которую вполне можно выстроить в одной каузальной плоскости, а соответствующий парадокс снимается, в том числе методологической формулой, согласно которой внешние, в частности, социальные факторы действуют через внутренние, например, внутрипсихические, условия. Отдельные виды биологического детерминизма, например, эволюционная детерминация психического, тоже не выглядят параллельными его внутренней детерминации и вписываются в одну каузальную плоскость в рамках, скажем, дарвиновской парадигмы, которая во многих случаях позволяет преодолеть параллельность биологической и социальной детерминации.
В общем, «параллелизмы», выражающие расхождение уровней детерминации психического, традиционно воспринимающиеся как наиболее сложные головоломки психологической науки и наиболее опасные «онтологические ловушки», выставленные ее объектом, в действительности не так уж сложны и непреодолимы. В случае же их действительной непреодолимости, скажем, рядоположности нашего феноменального и нейрогуморального «миров», соответствующие виды детерминации могут быть объединены на основе идеи о параллельной каузальности, которая давно пустила корни в развитых науках.
В результате и традиционно наиболее сложная для психологии вертикальная интеграция психологического знания не встречает на своем пути непреодолимых барьеров и уже в значительной мере подготовлена историей психологической науки. Конечно, трудно ожидать, что знание, накопленное социальными психологами, психологами физиологической и гуманистической ориентации и т.д., сольются в одно целое. Но вполне можно представить и уже сейчас различить каркасы той системы психологического знания, в рамках которой каждое из них найдет свое место. Важно лишь, чтобы обретение этого места не оборачивалось стремлением лишить места других.
Разрыв между исследовательской (или академической) и практической психологией уже долгие годы фигурирует в «истории болезни» психологии как один из ее главных симптомов.
Так, по наблюдениям Р. Ван дер Влейста, исследовательская и практическая психология фактически представляют собой две разные науки, использующие различные языки, единицы анализа и логики его построения. Язык исследовательской психологии пестрит специальными терминами, в то время как язык практической психологии мало отличается от обыденного языка. В исследовательской психологии единица анализа – отдельный психологический процесс или феномен, искусственно отделенный от целостной личности и помещенный в специальные лабораторные условия, а в практической психологии такой единицей служит индивидуальная история личности. Логика исследовательской психологии состоит в выделении двух-трех независимых переменных и измерении корреляций между ними, в то время как практическая психология стремится не количественно описать отдельные связи, а качественно осмыслить целостную детерминацию личности и ее состояний. В результате всех этих различий знания исследовательской и практической психологии плохо состыкуются друг с другом, поэтому практическая психология недостаточно научна, а исследовательская – недостаточно практична.
В конце истекшего века регулярно констатировалось не только сохранение, но и расширение разрыва между академической психологией и профессиональной практикой, причем, по мнению ряда авторов, оно было связано с тем, что психологическая практика охотно и активно впитывает методологию и культуру постмодернизма, в то время как консервативная и неразворотливая академическая психология все еще носит давно устаревшую позитивистскую одежду.
Ознакомительная версия.
