Отрицание смерти - Эрнест Беккер

также очень быстро поняли, что значит настоящий героизм, как на рубеже веков написал Шалер [16]: «Героизм – это первая и основная реакция на страх смерти». Мы восхищаемся смелостью встретить смерть лицом к лицу; такая доблесть получает наше высочайшее и постоянное обожание. Она заставляет нас глубже заглянуть в свое сердце, потому что у каждого из нас есть сомнения в том, насколько храбрыми мы могли бы быть. Когда мы видим человека, храбро встречающего свой конец, мы репетируем величающую победу, которую только можем представить. Так, с самого начала человеческой эволюции, герой стал центром уважения и одобрения. Но и до этого наши предки приматы полагались на тех, кто сильнее и храбрее, и игнорировали трусливых. Человек возвел животную храбрость в культ.

В девятнадцатом веке также начались антропологические и исторические исследование, поставившие себе целью сформировать образ героя первобытных и древних времен. Герой был тем, кто может войти в мир духов, мир мертвых, и вернуться оттуда живым. У него были последователи в мистических культах восточного Средиземноморья, во главу угла ставившие смерть и воскрешение. Божественным героем каждого из этих культов был тот, кто вернулся из царства мертвых. И как мы знаем теперь из исследований древних мифов и ритуалов, соперником этих мистических культов стало само христианство – и оно выиграло, кроме прочего, еще и потому, что превозносило вернувшегося из мертвых целителя со сверхъестественными силами. Пасхальное ликование «Христос воскрес!» – это эхо того же радостного крика, которым последователи мистических культов приветствовали на своих церемониях победу над смертью. Эти культы, как точно заметил Г. Стенли Холл [17], были попыткой добиться «очистительной купели» от великого зла: смерти и страха перед ней. Все исторические религии обращались к той же проблеме – как вынести конец жизни. Религии, подобные индуизму и буддизму поступили изобретательно, исключив стремление к перерождению, что стало своего рода магией отрицания: утверждать, что не хочешь того, чего на самом деле хочешь больше всего на свете^{4 5}. Когда на смену религии пришла философия, она сменила и центральную проблему, а смерть стала «ее настоящей музой», начиная с Греции, потом перейдя в труды Хайдеггера и затем к современному экзистенциализму⁶.

У нас уже есть тома работ и размышлений на эту тему из области религии и философии и – начиная с Дарвина – самой науки. Проблема в том, как во всем этом разобраться. Исследований и мнений о страхе смерти уже так много, что нельзя просто обобщить и кратко изложить их. В последние десятилетия возрождение интереса к смерти привело к возникновению огромного количества литературы по этой теме, и авторы этих книг смотрят совсем не в одном направлении.

Есть «здравомыслящие» люди, придерживающиеся точки зрения о том, что страх смерти не естественен для человека, и мы не рождаемся с ним. Возросшее количество глубоких исследований того, как реальный страх смерти развивается у ребенка⁷, показывает, что до возраста трех-пяти лет у детей нет знания о смерти. Да и откуда бы? Эта идея слишком абстрактна и слишком отдалена от их опыта. Ребенок живет в мире, полном движения, взаимодействия с вещами, которые его удивляют и питают. Он не знает, как жизнь может навсегда исчезнуть, и не может теоретизировать о том, куда он после этого уйдет. Лишь постепенно он начинает понимать, что есть нечто, именуемое смертью, и забирающее людей навсегда. Очень неохотно он признает, что рано или поздно смерть забирает всех, но постепенное осознание неотвратимости смерти приходит не раньше возраста девяти-десяти лет.

Но даже если ребенок не обладает пониманием такой абстрактной идеи, как абсолютное отрицание, у него все же должны быть свои тревоги. Он полностью зависит от матери, чувствуя одиночество, когда она отсутствует, расстройство, когда его лишают удовольствия, раздражение во время голода и так далее. Если ребенка предоставить самому себе, то его мир рухнет, и даже организм на каком-то уровне это почувствует. Мы называем это «страх потери объекта любви». Неужели тогда эта тревога – не что иное, как естественный животный страх уничтожения? Опять же, многие смотрят на это в очень относительной манере. Они считают, что если мать сделала все от нее зависящее, сохраняя интерес и ответственность по отношению к ребенку, то его тревоги и переживания будут появляться умеренно, и он сможет постепенно взять их под контроль своей развивающейся личности⁸. Ребенок, имеющий хороший опыт взаимодействия с матерью, разовьет базовое чувство безопасности и не станет зависеть от страха потери поддержки, уничтожения и тому подобного⁹. Когда он дорастет до возраста девяти-десяти лет и станет понимать смерть рационально, он примет ее как часть своего мировоззрения, но мысль о ней не отравит его самоуверенное отношение к жизни. Психиатр Рейнгольд [18] категорично заявляет, что страх уничтожения не является частью детской природы, а порождается в ребенке из-за плохого опыта взаимодействия с постоянно отсутствующей матерью. Эта теория возлагает всю ответственность за страхи на воспитание ребенка, а не на его природу. Другой психиатр, более спокойно, замечает, что страх смерти у ребенка значительно усиливается из-за его взаимоотношений с родителями: из-за их резкого отрицания его жизненных импульсов и, что более важно, из-за противопоставления общества человеческой свободе и самораспространению¹⁰¹¹.

Как мы позже увидим, этот взгляд сегодня очень популярен, особенно в рамках широко распространенного движения за жизнь без подавления, стремления к новой свободе естественных биологических потребностей, принятия своего тела, отказ от стыда, вины и ненависти к себе. С этой точки зрения, страх смерти – это нечто, что создается обществом и используется против человека для удержания его в подчинении. Психиатр Молони говорил о страхе смерти, как о «культурном механизме», а Маркузе [19] – как об идеологии. Норман О. Браун в чрезвычайно важной книге, которую мы обсудим чуть позже, так углубился в этот вопрос, что заявил о возможности рождения и развития ребенка во «второй невинности», которая будет свободна от страха смерти, потому что не будет отрицать естественную жизненность. Это позволит ребенку быть полностью открытым своему физическому существованию¹²¹³.

Несложно заметить, что, с этой точки зрения, те, у кого было негативный детский опыт, будут наиболее болезненно сконцентрированы на страхе смерти. И если вдруг они станут философами, то, осмыслив свои страхи, сформулируют центральную идею своего учения – как это сделал Шопенгауэр, который одновременно ненавидел мать и называл смерть «музой философии». Если у вас «мрачный» характер или вы имеете трагический опыт, тогда вам суждено быть пессимистом. Один