Предположим, что у бюрократа появилась блестящая идея. Разве это не заслуживает похвалы? Могут спросить, почему была такая задержка перед тем, как она была наконец предложена. Возможно, могло быть сэкономлено большое количество денег, если бы она была реализована раньше. Предположим, что реализовать ее не представлялось возможным без последних наработок в компьютерной технологии. Неужели бюрократ опять не заслужил бы похвалы? Совсем необязательно. В некоторых странах автор идеи прослыл бы новатором, но не был бы выдвинут на руководящую должность, где нужен ортодоксальный человек (который никогда не допускает ошибок, но и не имеет идей).
Я однажды выдвинул предложение: любому бюрократу, который ликвидирует место своей работы, платить полную зарплату до выхода его на пенсию. Это может показаться абсурдным, но это не так. Зарплата платилась бы так или иначе в случае, если бы бюрократ продолжал занимать свое место. Однако если человеку теперь платят зарплату за ничегонеделание, все вспомогательные и сопутствующие затраты экономятся. Также этот человек был бы волен сначала занять, а затем ликвидировать еще одно рабочее место.
Бюрократия задумывалась не как инструмент перемен, а лишь как механизм для выполнения вещей, какие они есть. К сожалению, переменам очень часто приходится преодолевать бюрократические препоны. Учреждения-фонды быстро превращаются в бюрократическую машину. Вместо того чтобы быть венчурным капиталом, предоставляющим фонды некоммерческим предприятиям в обществе, они вскоре начинают демонстрировать отношение к риску, похожее на то, которое исповедуют банки: самыми привлекательными для них становятся только проекты с низким риском, как у любого банка. Во всяком случае, мой опыт общения с подобными учреждениями, безусловно, подтверждает эту точку зрения.
Многие из потенциальных механизмов осуществления перемен в обществе находятся в руках бюрократов. Нет никаких оснований утверждать, что люди, вступающие в ряды бюрократов, менее наделены талантами, чем люди, остающиеся вне бюрократической системы. Возможно, такие люди даже достаточно умны, чтобы выбрать именно такой образ жизни, где человек не подвержен значительному стрессу. Тем не менее представляется более вероятным, что людей с идеями и деловой хваткой разочарует жизнь в бюрократической системе, а также более вероятно, что они станут инициаторами антагонизмов, которые в итоге приведут к их исключению оттуда. Таким образом, там, где перемены требуют идей и предпринимательской хватки, но также должны проходить через бюрократическую машину, результат будет скорее негативным, чем наоборот. Если теперь сложить вместе лудекию политиков и лудекию бюрократов, надежд на перемены и развитие в обществе новаторского мышления становится еще меньше.
Я однажды предложил русским учредить Академию перемен, конкретная цель которой была бы определить, что произойдет, если работу бюрократов официально направить в некоем прогрессивном направлении. Я предложил бы и пост министра или государственного секретаря по идеям, чтобы каким-то образом акцентировать внимание на существующих потребностях.
Возможно, настанет день, когда шизофрению классифицируют как особый тип энзимной дисфункции.
В ранние годы науки в целом и медицины в частности существовало множество классификаций, поскольку описание было тем единственным, что мы умели делать. Коль скоро мы начали понимать лежащие в основе вещей механизмы, от многих классификаций пришлось отказаться, так как стало очевидным, что условия, изначально классифицированные как очень разные, являлись на деле просто различными проявлениями одного и того же.
Джеймс Глейк в своей замечательной книге «Хаос» («Chaos») описывает, как эта новая наука или область научного интереса — теория хаоса — рассматривает вопросы из различных существующих отделов науки: метеорологии, физики, гидротехники, информатики, математики (и многих подотделов внутри математики). Первые труды в этой области принадлежали Эдварду Лоренцу, метеорологу.
Итак, имеются две противоположные тенденции. Первая состоит в растущей специализации и делении науки на отделы. С ростом знаний и развитием более совершенных исследовательских методов ученому нередко приходится концентрировать внимание на некоем незначительном аспекте предмета изучения и исследовать его во всей глубине с помощью специализированных инструментов, доступных на сегодняшний день. Обычно специалисты, занятые исследованиями в одном отделе, не могут найти общий язык со специалистами из другого отдела. Разный язык, разные концепции, разная математика, потребности и заботы тоже разные. Все это неизбежно, и здесь некого ни в чем винить.
Другая тенденция состоит в том, что по мере того, как мы узнаем все больше и проникаем все глубже, мы обнаруживаем, что процессы и системы организации охватывают вопросы из самых разных областей знания. Временами, чтобы понять происходящее в какой-нибудь области, необходимо использовать концепции и методы из другой области. В будущем философам, быть может, надо будет изучать неврологию. Уже отмечалось, что ученым-компьютерщикам приходится черпать знания из неврологии, чтобы конструировать нейронные сетевые системы.
В исследовательских проектах нашего времени часто намеренно создают междисциплинарную команду экспертов (математики, физики, биологи, компьютерщики, специалисты в области сопромата и другие). Точно так же как старые классификации исчезали по мере того, как мы углублялись в суть вещей ниже поверхности ради познания базовых механизмов, так и различия между научными областями могут также со временем сойти на нет. Среди наиболее явных можно назвать различия в масштабе. Специалист в области физики элементарных частиц работает в ином масштабе, нежели экономист. Вместе с тем, быть может, экономисту могут со временем потребоваться основательные знания из теории хаоса и нелинейных систем. Экономисту, вероятно, со временем потребуются и знания о нейронном строении мозга для понимания процессов восприятия и выбора, имеющих столь большое значение в экономике.
Однако следует констатировать, что финансирование и организация науки базируются на традиционных представлениях о науке как совокупности отделов и подотделов. Более того, если научный проект в ходе своих исследований пересекает границу между отделами, это может привести к отказу в финансировании, поскольку область исследований неожиданно оказывается относящейся к сфере компетенции другого ведомства. Стремление администраторов разложить все по полочкам часто оказывается далеким от реально происходящего в науке.
Не представляет труда решить, является ли человек специалистом в определенной научной области. Нельзя этого сделать в отношении специалистов в некой новой области, пока последняя не получила признания. Со специалистами по междисциплинарным вопросам дело также непростое, поскольку в каждой конкретной области они будут стоять ниже по сравнению с основными специалистами в этой области.
В будущем нам, вероятно, придется пересмотреть весь подход к специализации и делению науки на отделы, если мы желаем в полной мере использовать потенциал современных технологий. Нам придется создавать специализации, объединяющие несколько отделов, а также язык междисциплинарного общения, чтобы знания могли свободно перемещаться между отделами и дисциплинами. Нам также может потребоваться развивать мышление по поводу всего этого в качестве отдельно взятой научной дисциплины.
Как подсказывает само название, университеты пытаются сделать слишком многое. Было время, когда вся сумма человеческих знаний могла быть охвачена одним университетом. Такие времена давно прошли.
Университет существует для того, чтобы поощрять стремление к знаниям, являться научно-исследовательским и образовательным центром. Университет может быть пристанищем для ученого, изучающего некие очень узкие аспекты цивилизации, с тем чтобы полученные им данные затем могли быть вплетены в общую картину представлений о нашей культуре. Для подобных ученых университет может быть единственным пристанищем.
Упомянутый научно-социологический аспект университетов может означать, что большое количество ресурсов оказываются задействованными в областях истории, филологии и философии. О повальном увлечении историей я писал выше. Данный уклон имеет свои исторические корни, зародившись во времена, когда история могла многому нас научить (эпоха Возрождения). Исторические факультеты в университетах очень продуктивны, привлекают студентов и достаточно сильны, чтобы защитить свой статус. Историческая наука является, пожалуй, самой легкой сферой для достижения высоко ценимого научного успеха. Более того, само слово «ученость» прямо подразумевает глубокие исторические познания и умение соотнести современность с историческим опытом. Для тех членов общества, которые не желают получать техническое образование, факультеты истории и филологии предоставляют альтернативное «общее» образование.
