4. Особенности климатических условий Уссурийского края. Одна из важных причин, не благоприятствующих развитию земледелия во всем Уссурийском крае, есть излишняя сырость климата, которая насколько способствует развитию богатой растительности, настолько же препятствует успехами земледелия. Проливные дожди идут здесь обыкновенно в июле, следовательно, в период сбора жатвы, так что хлеб гниёт на корню, и нет возможности убрать как следует. Кроме того, вода затопляет все долины, а вместе с ними и пашни, лежащие на низких местах.
Такие наводнения случались два раза на моих глазах, именно в июле 1867 и августе 1868 годов. В последнем случае вследствие проливных дождей вода прибывала чрезвычайно быстро, поднялась более чем на две сажени против своего обыкновенного уровня [218] и не только затопила большую часть казацких пашен, но даже и некоторые станицы, так что жители принуждены были в это время жить на чердаках. Притом вследствие излишней сырости в дождливый период появляется множество гусениц, которые поедают на корню хлеб, в особенности же огородные овощи.
Все эти истории повторяются из года в год то в большей, то в меньшей степени, и сильно тормозят развитие земледелия на Уссури, отбивая у казаков всякую охоту к труду, который часто не даёт никакого вознаграждения.
Однако, если поближе всмотреться в дело, то можно видеть, что неблагоприятные для земледелия климатические условия далеко не так страшны, как они кажутся с первого раза. Правда, всегдашние июльские дожди много мешают сбору поспевшего хлеба, но, мне кажется, нет никакой надобности сеять его так рано, чтобы созревание приходилось именно в дождливое время. Тем более, что в августе во всем Уссурийском крае по большей части стоит превосходная погода, которая вполне может благоприятствовать и созреванию и сбору хлеба. Поэтому весенний посев должен быть здесь производим с таким расчётом, чтобы во время дождей происходило не созревание, а только рост хлеба, которому эти дожди будут тогда скорее полезны, нежели вредны. Местные китайцы сумели примениться к таким условиям климата, засевают свои поля довольно поздно и получают превосходную жатву, которую собирают в сентябре, а в Южноуссурийском крае даже в начале октября. Затем вредные последствия наводнений, истребляющих большую часть казацких хлебов, не только можно, но даже должно устранить разработкою земли на местах возвышенных, на что, конечно, потребуется много труда, но зато этот труд принесёт уже не гадательные, а верные результаты.
5. Неудачные действия администрации. Кроме всех вышеизложенных причин, немалую долю влияния на настоящее грустное положение казаков имели ошибки тех деятелей, которые руководили как самым переселением, так и дальнейшею судьбою уссурийских казаков.
Без сомнения, слишком крутая уже сама по себе мера - вырвать человека из его родины и бросить в неизвестный край, но еще более непохвально деморализировать его вконец на новом месте жительства. С уссурийскими казаками случилось то и другое: по приказу велели им бросить родину, а затем, поселив на Уссури, целым рядом неудачных административных мер, иногда прямо одна другой противоположных, довели это население до того безысходного положения, в котором оно находится ныне.
Таким образом, с первого раза не было обращено достаточно строгого внимания на правильную систему земледелия, приноровленную к условиям новой страны, на разработку земли в местах незатопляемых, на снабжение казаков необходимыми земледельческими орудиями, семенами и рабочим скотом, который хотя многие из них взяли с собой из Забайкалья, но лишились его от различных случайностей во время трудного плавания на баржах вниз по Амуру.
Между тем при недостатке земледельческих орудий и животно-рабочей силы казаки, конечно, не могли заняться как следует трудной разработкой земли на новых местах своего поселения, а принимались пахать там, где было полегче, т. е. на лугах, где разлитие реки на первых же порах уничтожало иногда уже поспевшую жатву.
Такая неудача, с первого раза, охлаждала последнее рвение ленивого казака, который без того уже недружелюбно относился к новому краю, а теперь потерял всякую надежду на пригодность его для земледелия и вместо того, чтобы с усиленною энергиею работать вновь, выбирая места безопасные от наводнений, он предавался полной лени, хорошо зная, что за неимением собственного получит казенное продовольствие. Такое продовольствие выдавалось, заимообразно, из казенных складов, всем желающим казакам, которые, конечно, рады были лезть в долг по горло, лишь бы только не работать дома.
Подобная дармовая прокормка, производившаяся притом без всякого строгого разбора, действительно нуждающихся от ленивых, была одною из тех ошибочных мер, влияние которых иногда чувствуется очень далеко. Правда, в первые годы заселения, выдача казенного продовольствия для большей части казаков, пришедших сюда голышами и не успевших еще достаточно обзавестись хозяйством, являлась необходимостию, но такая выдача должна была производиться с самым строгим разбором, чтобы население видело в ней, не потворство своей лени, а только временную помощь действительной нужде.
Несколько лет сряду дела шли подобным образом: казаки работали мало, у казны брали очень много и перебивались через это с году на год.
Наконец, видя настоятельность подобного порядка, с 1866 года круто повернули в другую сторону. Везде по станицам был учрежден строгий надзор, требовали, чтобы каждый непременно работал, задавали даже работу по урокам, а за невыполнение их наказывали немилосердно. Такие суровые меры, правда, имели тот результат, что земли было разработано более против прежнего, но всё-таки они нисколько не улучшили положения казаков, которые большую часть своих заработков должны были отдавать теперь в уплату прежде сделанного долга.
Принудительная барщинная система и суровые меры, её сопровождавшие, достигли своего апогея в 1876 году. У казаков забирали не только хлеб, но даже продавали коров и лошадей, одним словом, «выбивали» казённый долг, как довольно метко они сами выражались. У многих брали хлеб еще в снопах, обмолачивали его обществом и отдавали в казну, так что иные казаки украдкою молотили свой хлеб на полях и потихоньку приносили его домой, следовательно, воровали у самих себя.
Подобные крайние меры, конечно, не могли выгодно отозваться ни на материальной, ни на нравственной стороне населения, среди которого в половине зимы 1867/68 года попрежнему оказалось более тысячи душ голодных и вдобавок появилась сильная возвратная горячка, так что казна, волей или неволей, должна была выдавать обратно забранный с осени хлеб.
Следующий, 1868 год прошёл для казаков не лучше прежних лет. Правда, прежние строгости и наказания были уничтожены, но в быте самого населения не произошло никаких благоприятных перемен. Сильные дожди и разливы уничтожили более чем наполовину собранный хлеб и сено, так что зимой на Уссури опять начался сильный голод, а вместе с ним в большой части станиц снова появилась возвратная горячка.
Чтобы избежать крайних последствий голодовки, беднейшим казакам попрежнему начали отпускать по 30 фунтов [12 кг] муки в месяц на каждую душу. Но всё это в долг и в долг! Когда же он будет выплачен? Если уссурийское население с самого своего появления не было в состоянии ни один круглый год прокормить самого себя, то каким же образом оно станет платить казённые долги? Или, быть может, всё еще надеются на лучшее будущее для казаков? Но увы! едва ли это будущее может быть лучшим. Без коренных изменений в самом устройстве населения нет никакой вероятности надеяться на что-либо более отрадное против настоящего. Десятилетний опыт убеждает в этом, как кажется, довольно сильно. Деморализованное, апатичное и развратное население не может воскреснуть вдруг, ни с того, ни с сего. Искусственные, временные средства не направят его на прямой путь. Худая закваска слишком сильна, и нужны слишком резкие меры чтобы повернуть дело в другую, лучшую сторону. Пусть не надеются местные администраторы, что новое поколение, выросшее в новой стране, будет лучше старого. Нет! оно растёт при тех же самых условиях, видит те же самые примеры разврата и всяких мерзостей, которые творят его отцы, и, воспитываясь в такой среде, конечно осуждено со временем быть ни чуть не лучше, если только не хуже того, которое сойдёт в могилу.
После всего вышесказанного является вопрос: какие же меры могут быть приняты, чтобы вывести уссурийское население из того безнадёжного положения, в котором оно находится в настоящее время? Окончательный ответ на подобный вопрос, конечно, весьма затруднителен, тем более, что для его решения должно быть принято в соображение множество побочных обстоятельств, недоступных или ускользнувших от частного наблюдателя. Поэтому, говоря о мерах, могущих способствовать улучшению или даже совершенному изменению настоящего положения уссурийских казаков, я выскажусь лишь в общих чертах.
