Однако я решила поделиться с вами всем этим не для того, чтобы петь оду своей обсессивно-компульсивной истории, – а для того, чтобы вы понимали: многое из того, что вы видите в других людях (в том числе самодисциплина), может быть не так легко доступно вам просто потому, что все мы разные.
Да, некоторые ограничения знакомы каждому из нас из-за нашей принадлежности к одному виду. Но многие наши личностные особенности являются следствием взаимодействия нашего генетического материала со средой, в которой мы взрослеем. И снова мы приходим к разговору о свободе воли – о том, что все-таки позволяет нам выбирать то или иное поведение.
Роберт Сапольски пишет: «Кажется настолько трудным и нелогичным думать, что сила воли состоит из нейронов, нейротрансмиттеров, рецепторов и т. д. Кажется, есть гораздо более простой ответ: сила воли – это то, что происходит, когда ваша небиологическая сущность покрывается волшебной пылью» (13, с. 143).
ОКРЛ относится к избегающему кластеру личностных расстройств. Мы находимся на финишной прямой этой книги, и я думаю, вы уже прочно знакомы с тезисом о том, что «беги» – это одна из наших основных реакций на стресс, которая может стать хронической вследствие комплексной травмы.
Генетические особенности моего тела, смешанные с дезорганизованной привязанностью, взращенные в культуре, прославляющей трудоголизм, – вот и вся моя волшебная пыль.
Жесткая дисциплина была знакома мне с самого детства. Четыре тренировки в неделю по горным лыжам, занятия в музыкальной школе, танцы, потом дополнительные занятия по физике с математикой, строго соблюдающийся режим сна и уборки – мое тело с детство привыкло жить в таком режиме. Мама с детства приучала нас к труду и расписанию (одна из ее подруг вспоминает, что Ира уже в четыре года резала салаты и гладила мне пеленки – вот и еще одна причина для отсутствия радости от моего существования в ее жизни). Затем, в университете, моя жизнь выглядела очень хаотично – что, предполагаю, еще больше дестабилизировало меня как раз из-за особенностей моей личностной организации. Когда я начала работать, моя дисциплина была обусловлена необходимостью зарабатывать деньги.
Но потом я стала работать на себя – и внезапно оказалась предоставлена сама себе. Пару месяцев я помогала себе, составляя график дня и начиная практически каждое свое утро с бега, и это целительным образом сказалось на моем теле – и я говорю не о влиянии кардионагрузок. Наша нейропластичность помогает нам не только создавать новые связи, но и восстанавливать утраченные – думаю, именно в этот период я вернулась к своим детским привычкам, закрепляя их своими взрослыми успехами.
Зацикленность на распорядке помогает мне поддерживать свой график. Чрезмерное внимание к деталям помогает мне организовывать самые разные мероприятия и продумывать все до мелочей. Стремление ставить продуктивность превыше всего помогает мне достигать успеха. А высокий уровень энергии, свойственный моей семье, помогает мне все это реализовывать.
И если ваше тело и ваша личностная организация устроены иначе – вам может быть сложно поддерживать свою дисциплину. И это нормально!
Наши особенности нейтральны по модулю, и от нас зависит то, как именно мы будем претворять их в жизнь. Жаль, они не зависят от нас – например, мы не контролируем свойственный нам уровень энергии (мы можем влиять на него заботой о своем организме и его здоровье, хорошим или плохим режимом сна, питания, тренировок, нагрузок и восстановления, но мы не контролируем то, что свойственно нашим телам просто потому, что они такие, какие они есть). И если этот уровень высокий, а вы не управляете им – он начинает разрушать вас, находя воплощение в деструктивных поведенческих стратегиях. Это может быть как даром, так и ограничением – все зависит от того, как мы обращаемся с той информацией о себе, которой владеем.
Раз уж мы заговорили про ОКР – у многих моих клиентов с таким диагнозом высочайший уровень энергии, но он «тратится» не на творчество, самореализацию, воплощение жизненных ценностей или просто-напросто удовольствие, он «тратится» на создание сложнейшей системы ритуалов, которая действительно требует много-много сил. Я с трепетом наблюдаю за тем, как они начинают видеть в своих «патологических» проявлениях то, что за ними стоит: стремление к выживанию, с одной стороны, и свой масштабный потенциал – с другой.
Думаю, я могу сказать это о каждом своем клиенте. Возможность увидеть в своем поведении его адаптивную функцию – важная часть работы с травмой. Признание особенностей своего тела и своей психики помогает нам принимать решение о том, что мы будем с ними делать. Мы можем бороться с ними, превращая свою жизнь в сражение с ветряными мельницами, – и тогда они будут сражаться с нами в ответ. Или же принимать их, осознавая свои ограничения, но не ограничивая себя ими.
Мы можем увидеть возможности, которые стоят за нашими особенностями: за тревогой – море энергии, за импульсивностью – радость спонтанности, за лабильностью – богатство внутренних ощущений, за ригидностью – выгоду дисциплинированности, за депрессивностью – возможность замедлиться… Но для того, чтобы воспользоваться этими возможностями, нам необходимо перестать бороться и начать заботиться о себе. И – приобретать навыки, помогающие нам получать доступ к нашим способностям, которые прячутся в наших, казалось бы, ограничениях.
Приближаясь к завершению
Друзья родителей предполагают, что в детстве мама была более сурова с сестрой, чем со мной. Ире чаще доставалось – а мне было достаточно просто смотреть. Ее воспитание было больше основано на наказаниях, мое брало основу в чувстве страха перед этими наказаниями и в беспомощности перед болью любимого мной человека.
В процессе работы над книгой я поняла, что действительно ощущала себя безмолвным свидетелем насилия долгие, долгие годы. Когда сестра столкнулась с абьюзивными отношениями, это спровоцировало у меня настолько сильный регресс, что я едва помню, как лежала на полу в ванной и рыдала, не в силах успокоиться.
Я вновь переживала ужас наяву – ей снова больно, а я снова не могу ей помочь. Я ничего не могу сделать… Я лежала, парализованная страхом, и все, что я могла, – только плакать, плакать, плакать что есть силы.
Насилие и бессилие. Однокоренные слова, такие разные по своему содержанию, но такие угнетающие по своему смыслу.
Сейчас я знаю, что я была – и остаюсь – бессильна во многих обстоятельствах. Я была бессильна перед лицом родительского авторитета в детстве; я была бессильна перед лицом саморазрушения моего друга, который предпочел идти дорогой смерти; я была бессильна перед лицом истории отношений моей сестры.
Но также я знаю, что в какой-то момент я осознала: я больше не собираюсь быть безмолвным свидетелем насилия. Я больше не собираюсь молчать. Я буду бороться с травмой и ее последствиями. Я буду говорить. И я буду делать то, что в моих силах, – отпуская то, на что я не могу повлиять.
Ведь в детстве мы не можем уйти. Дети – пленники своей судьбы. Взрослые же обладают гораздо более широкими возможностями: возможностями менять то, что они могут изменить, – и возможностями отпускать то, на что они не имеют влияния. И то, и другое критически важные навыки для нашей жизни. Как и способность различать одно от другого – слава молитве, являющейся девизом АА и основой философии когнитивно-поведенческой терапии!
Я готова позвонить каждому из вас и сказать: «Ты достоин любви, ты всегда был достоин ее, уходи, уходи, уходи из оков прошлого, воплощенных в настоящем: уходи из отношений, полных нелюбви, боли, безразличия, насилия; уходи из веры в то, что ты неправильный, испорченный, сломанный; уходи из отвержения себя, тебе это больше не нужно, ты уже выжил, ты уже справился». Но я знаю, что поверить в эти слова под силу только вам.
В работе с травмой мы можем сделать три шага:
