Я: Я хочу быть единственным ребенком. Я хочу все игрушки.
Пигля: У тебя и так все игрушки.
Я: Да, но я хочу быть единственным ребенком; я не хочу, чтобы были еще какие-нибудь малышки. (Она опять забралась на колени к отцу и родилась снова.)
Пигля: Я тоже малышка.
Я: Я хочу быть единственной малышкой. (Изменив голос) Мне сердиться?
Пигля: Да.
Я поднял большой шум, раскидал игрушки, ударил себя по коленям и сказал: «Я хочу быть единственным ребенком». Это ей очень понравилось, хотя она выглядела немного испуганной и сказала отцу, что еду из кормушки едят папа и мама — барашки, затем она продолжала игру: «Я тоже хочу быть малышкой».
Все это время она сосала большой палец. Каждый раз, когда она была малышкой, она рождалась между ног у отца, падая на пол. Она называла это «рождением». Наконец, сказала: «Брось малышку в мусорное ведро». Я ответил: «В мусорном ведре черным-черно». Я попытался определить, кто был кем. Я установил, что Габриелой был я, а она была всеми новыми малышками, появлявшимися одна за другой, или одной новой малышкой, появлявшейся снова и снова. В какой-то момент она сказала: «У меня ребенок, которого зовут Галли-Галли-Галли» (ср. Габриела). (Действительно, так звали одну из ее кукол). Она продолжала рождаться, падая с колен отца на пол, она была новым ребенком, а я должен был сердиться, будучи малышкой-Винникоттом, который появился из нее, был рожден Пиглей — очень сердиться, потому что хотел быть единственным ребенком.
«Не быть тебе единственным ребенком», — сказала Пигля. Потом родился еще один ребенок, потом еще один, и тогда она сказала: «Я — лев» — и зарычала по-львиному. Мне пришлось испугаться, потому что лев мог меня съесть. Казалось, что лев появился как бы в отместку за мою жадность, поскольку малыш-Винникотт хотел все забрать себе и быть единственным ребенком.
Габриела отвечала утвердительно или отрицательно, в зависимости от того, был ли я прав или нет, говоря, например: «Да, так». И тогда появлялся львенок.
Пигля: Да это он (раздается львиный рык). Я только что родилась. И там внутри не было черным-черно.
В этот момент я почувствовал, что вознагражден за ту интерпретацию, которую сделал в предыдущий раз, когда сказал, что если внутри черным-черно, то это из-за ненависти к новому ребенку, который был в мамином животике. Теперь она придумала способ, как быть младенцем, при этом я должен был представлять ее саму*.
Затем произошло новое событие. Теперь она изобрела другой способ рождения — из папиной головы**. Это было забавно. Я пожалел отца и спросил, выдержит ли он это. Он ответил: «Да ладно, но я бы хотел снять пальто». Ему было очень жарко. Однако на этом этапе мы могли закончить, потому что Пигля получила то, за чем пришла.
«Где одежда?» Она надела свою шляпку и пальто и пошла домой легко и в весьма удовлетворенном состоянии.
Комментарии
В этом сеансе присутствовали следующие темы:
1. Деторождение как тошнота.
2. Беременность как результат оральной жадности, компульсивного поедания (отщепленная функция).
3. Черная утроба. Ненависть к утробе и ее содержимому.
4. Разрешение в переносе, когда Винникотт становится пропавшей Габриелой так, что она может стать новым ребенком, как бы удвоившись.
Преходящее отождествление с обоими родителями.
5. Утверждение своих прав через цепочку Винникотт = Габриела = жадный = малыш.
6. Утроба становится не черной.
7. Зачатие как бы в уме. Ум при этом локализован в голове, как мозг.
Письмо от матери
«Когда Пигля вернулась из Лондона, она не упоминала о своем визите, но весь оставшийся день играла очень живо. В целом мы почувствовали, что после последнего визита к вам она стала гораздо более раскованной; она иногда снова играет сама по себе и говорит, как я понимаю, своим собственным голосом.
Ложась спать в тот день, когда она была у вас на приеме, Габриела сказала: „Доктор малыш был очень сердит. Доктор малыш брыкался. Я не выбросила его в мусорник (т.е. мусорное ведро); крышку не закрыла“.
Посреди ночи Габриела плакала: у нее болела ‘пися’, говорила она, и ей нужно ехать к доктору. Я сказала, что она немного покраснела то ли от подгузника, то ли от того, что Габриела сама натерла. Она сказала, что терла ее, и она стучит „д-д-д“, как поезд, и это пугает ее ночью. Это делает ее черной. Потом Габриела говорила о черной маме. Я забыла, с чего это началось, но дальше черная мама сказала: „Где мои ням-нямки?“ — „Ням-нямки в туалете, и там идет вода“. — „Черная мама дает мне играть с ее игрушками. Она испекла мне пирог с изюмом“. (Я действительно начиняла изюмом пирог, который ей очень нравился). У нее был очень смущенный вид, когда она сказала: „Я сержусь на папу“. — „Почему?“ — „Потому что я его слишком люблю“.
[Я озадачен этой повторяющейся „добротой“ „черной мамы“. Кажется, это не связано с тем, чтобы рассматривать хорошую и плохую маму как одно и то же. Не является ли это чем-то вроде смеси ее собственных хороших и плохих сторон? Вновь возникает тема умиротворения плохой мамы.]
На следующее утро она долго и возбужденно говорила в постели, но я не слышала, что она сказала.
Утром на другой день она сказала мне: „Я была в Лондоне у доктора Винникотта. Там был большой шум. Доктор В. был очень занят. Он был малышкой. Я тоже была малышкой. О черной маме не говорили. Он был малышкой, очень сердитым. Черная мама очень важна для доктора Винникотта“. Затем она всунула в кран булавку. „С булавкой будет лучше“. Что-то насчет того, что вода опять может пойти. Обращаясь ко мне: „Разве ты не приходила и не говорила, что так не лучше?“ Я: „Должно быть, это тебе приснилось“. — „Да, ты приходила и говорила, что от этого не лучше; в этом грязь“. Потом что-то о черной маме, но я не расслышала, что именно.
В последнее время мне часто говорят, что приходит черная мама и делает меня (мать) черной. Когда я ложусь спать, мне нужно „звонить“ черной маме и черной малышке Сузи. Разговор сводится к „Привету“.
Это напоминает мне о том, что за пару дней до того, как она была у вас (жаловалась на кошмары о черной маме), я спросила ее: „Ты хорошо спала? Черная мама приходила?“ — „Черная мама не приходит. Черная мама у меня внутри“».
Другое письмо от матери
«Мы уезжаем в середине апреля недели на три.
Пиглю очень преследует „черная мама“. У нее кошмары, и она допоздна не может заснуть.
„Я не сказала доктору Винникотту о черной маме, потому что он очень занят. Доктор Винникотт очень занят, он был малышкой. Мне было бы страшно говорить доктору В. о черной маме. Он был очень сердитый, он был малышкой. И я тоже была малышкой. Я стесняюсь говорить доктору В. о черной маме“.
Ее главная жалоба насчет черной мамы состоит в том, что она делает Пиглю черной, а потом Пигля делает всех, даже папу, черными.
Прошлой ночью она проснулась, испугавшись черной мамы, и попросила отца дать черной маме изюма (изюм Пигля очень любит).
Она проснулась также, напугавшись черной Детки-Сузи, которая делает ее черной. (За день до этого она сбила Сусанну с ног, чем вызвала всеобщее осуждение). Черная Детка-Сузи приходит довольно часто, и ей нужно звонить, чтобы она легла спать. (Детка-Сузи — это Сусанна).
Теперь Пигля гораздо реже выступает в качестве мамы или малышки. Она стала намного капризней, когда надо ложиться спать и т.д., но обычно довольно сильно от этого страдает. Есть еще одна вещь: на всех письмах, которые она пишет, и на рисунках, которые она делает, написано „Малышка баблан“; и это надо писать на конвертах. Понятия не имею, что это значит. Думаю, я вам рассказывала, что ребенка Пигли зовут „Габи-Габи“, что, как я думаю, означает „Габриела“, имя, которое произносить она не может. [Мне кажется, что Малышка Гобла (Baby Gobla) (не „баблан“) — это еще один вариант Габриелы, подобно „Гали-Гали“ или „Галли-Галли“ — не знаю, чем эти два варианта отличаются».
Еще одно письмо от матери
«Пигля попросилась к вам на прием, кажется, довольно срочно. Когда я сказала, что, может быть, перед отъездом во Францию на это не хватит времени, она очень разъяренно сказала, что хватит.
Сегодня утром она встала в бешеном настроении, хватала и рвала на части все, что попадалось ей на глаза. Потом залезла в свою коляску, сказав, что хочет ехать к доктору Винникотту. Затем забралась ко мне в халат и рассказала мне что-то вроде того, что ей приснилось, что ее ела черная мама. Потом вылезла и спросила меня, как она родилась. Я рассказала ей, как и много раз до этого, как она появилась на свет, как ее завернули в полотенце и подали мне. „А ты меня уронила“. — „Нет, не роняла“. — „Да, уронила. Полотенце было грязное“.
