Позднее, однако, древний еврейский обычай оказался как бы поставленным в невыгодное положение тем выводом, к которому мы приходим. Если допустить, что обрезание было египетским обычаем, введенным Моисеем, то это было почти равнозначно признанию, что религия, переданная Моисеем, также была египетской. Были веские основания отрицать этот факт, поэтому правда об обрезании также Должна была быть опровергнута.
Я полагаю, что в этом месте моя гипотеза встретит возражения. Она отнесла Моисея, египтянина, к периоду Эхнатона. Она объяснила его решение встать во главе еврейского народа политическими обстоятельствами, сложившимися в стране на то время, и она признает религию, переданную или навязанную его протеже, как религию Атона, которая фактически потерпела крах в самом Египте. Я полагаю, что мне скажут, что я построил эту конструкцию из предположений с излишней самоуверенностью, для которой нет оснований в доступном материале. Я думаю, что это возражение неправомерно. Я уже подчеркивал фактор сомнения в своих вступительных примечаниях; я, так сказать, вынес этот фактор за скобки и внутри скобок могу позволить себе воздержаться от постоянных повторений[46].
Я могу продолжать обсуждение, приведя некоторые свои собственно критические замечания. Зерно моей гипотезы – зависимость еврейского монотеизма от монотеистического эпизода в истории Египта – предполагалась и упоминалась многими авторами. Я не буду утруждать себя цитированием здесь всех этих мнений, так как ни одно из них не может указать, каким образом было осуществлено это влияние. Даже, если, по нашему мнению, это влияние все же связано с фигурой Моисея, мы должны также указать на некоторые другие возможности, кроме той, которую мы предпочитаем. Не следует предполагать, что падение официальной религии Атона совершенно прекратило монотеистическое течение в Египте. Жречество в Иуну, с которого это течение началось, пережило «катастрофу и могло продолжать привлекать под влияние своих идей поколения после Эхнатона. Таким образом, шаг, предпринятый Моисеем, все еще остается возможным, даже если он и не жил во времена Эхнатона и не находился под его личным влиянием, если он был всего лишь приверженцем или, возможно, представителем жречества из Иуну. Эта вероятность отдалит дату Исхода и приблизит его к общепринятой дате (в XIII столетии до н.э.); но больше в ее пользу ничего нет. Наша догадка в отношении мотивов Моисея оказалась бы несостоятельной, а облегчение Исхода анархией, господствовавшей в стране – больше неприменимым. Последующие цари XIX Династии установили строгий режим. И лишь в период, непосредственно последовавший за смертью еретического царя, совпали все условия, как внешние так и внутренние, которые благоприятствовали Исходу.
Кроме Библии у евреев есть обширная литература, в которой можно встретить легенды и мифы, которые на протяжении веков возникали вокруг впечатляющей фигуры их первого вождя и основателя их религии, и которая одновременно проясняет и затеняет эту фигуру. Во всем этом материале разбросаны фрагменты предания, соответствующего действительности, для которых не нашлось места в Пятикнижии. Одна такая легенда содержит обстоятельный рассказ о том, как честолюбие человека Моисея выразилось даже во времена его детства. Однажды фараон взял его на руки и, забавляясь, поднял высоко вверх, и маленький трехлетний мальчик сорвал корону с головы царя и надел ее на свою. Это предзнаменование встревожило царя, который не преминул посоветоваться об этом со своими мудрецами[47].
В различных местах встречаются рассказы о его победоносных военных действиях в качестве египетского генерала в Эфиопии, и о том, как он бежал из Египта в связи с этим, потому что у него была причина опасаться зависти со стороны какой-нибудь группировки при дворе или самого фараона. Само библейское повествование приписывает Моисею некоторые черты, в которые вполне можно поверить. Оно описывает его как вспыльчивого, легко впадающего в гнев, как например, когда в ярости он убил жестокого надсмотрщика, который грубо обращался с еврейскими рабочими, или когда в гневе на отступничество людей он разбил Скрижали Закона, которые принес с Горы Господней [Синай][48]; на самом деле, в итоге сам Бог наказал его за необдуманный, поступок, но ничего не говорится[49], за какой. Так как черта такого типа не может служить его прославлению, он она вероятно, может соответствовать исторической истине. Нельзя исключать и той вероятности, что некоторые черты характера, которые евреи включали в раннее описание Бога – представляя его завистливым, жестоким и беспощадным – по своей сущности могли быть взяты из воспоминаний о Моисее; так как на самом деле из Египта их вывел не невидимый Бог, а реальный человек Моисей.
Другая черта, приписываемая Моисею, имеет для нас особый интерес. Говорится, что Моисей был «неречист и тяжело говорил»: он должно быть страдал заторможенностью или нарушением речи. Из-за этого в его предполагаемых отношениях, с фараоном ему необходима была помощь Аарона, которого называют его братом[50].
Это опять же может быть исторической правдой и окажется желанным вкладом в представление живого образа великого человека. Но этот факт может иметь и другое, более важное значение. Он может несколько искаженно напоминать о том, что Моисей говорил на другом языке и не мог общаться со своими семитскими неоегиптянами без переводчика, во всяком случае в самом начале их отношений – следовательно, это является новым подтверждением того, что Моисей был египтянином.
Теперь, однако, как кажется, наша работа подошла к предварительному завершению. На данный момент из гипотезы о том, что Моисей был египтянином мы не можем вывести никаких заключений, независимо от того, доказана она или нет. Ни один историк не может рассматривать библейский рассказ о Моисее и Исходе как что-либо иное, чем пример религиозного образного вымысла, который переработал далекое предание в угоду своим собственным тенденциозным намерениям. Первоначальная форма этого предания нам неизвестна; мы были бы рады узнать, каковы же были эти искажающие намерения, но нас держит в неведении незнание исторических событий. То, что наше воссоздание событий не оставляет места для ряда эффектных моментов библейского повествования, таких как: десять казней, переход через Красное море и торжественное вручение законов на горе Синай – нас не смущает. Но мы не можем оставаться безразличными, если окажемся в противоречии с данными трезвых научных исследований современности.
Современные историки, представителем которых мы можем назвать Эдварда Мейера (1906), соглашаются с библейской историей в одном решающем моменте. Они также придерживаются мнения, что еврейские племена, из которых в дальнейшем пошел народ Израиля, приняли новую религию в определенный момент времени. Но с их точки зрения это произошло не в Египте, и не у подножья горы на Синайском полуострове, а в неком месте, названном Меribah-Kadesh[51] [Мериба Кадес], оазисе, известном богатством своих источников и колодцев, расположенном южнее Палестины между восточным выходом с Синайского полуострова и западной границей Аравии[52]. Там они переняли поклонение богу Jahweh [Яхве][53], вероятно от соседствующего племени аравийских мадианитян. Вполне возможно, что и другие племена по соседству также были последователями этого бога.
Яхве, несомненно, был богом вулканов. Хорошо известно, что в Египте не было вулканов, а горы Синайского полуострова никогда не были вулканическими} с другой стороны, вдоль западной границы Аравии расположены вулканы, которые до недавнего времени могли быть действующими. Поэтому одна из этих гор и должна быть горой Синай-Хореб, которая считалась домом Яхве[54]. Несмотря на все исправления, которым подверглась Библия, первоначальный образ бога, согласно Эдварду Мейеру, все же можно восстановить: он был жутким, кровожадным демоном, который появлялся по ночам и избегал дневного света[55]. Посредник между Богом и народом при основании этой религии был назван Моисеем. Он был зятем мадиамского священника Иофора, и пас овец, когда услышал зов Господа. Иофор также посетил его в Кадесе и дал ему некоторые советы[56]. Хотя и верно, что Эдвард Мейер говорит о том, что никогда не сомневался, что в рассказе о временном пребывании в Египте и катастрофе египтян» есть некоторая историческая суть, но он очевидно не знал, к чему приложить и как использовать этот факт, с которым он соглашался. Единственное, что он готов признать в качестве египетского наследия – это обычай обрезания. Он добавляет два важных указания, работающих в поддержку наших предшествующих аргументов: во-первых, то что Иисус приказал людям совершать обрезание, чтобы «снять с вас посрамление [т. е. презрение] египетское»[57], и во-вторых цитату из Геродота, гласящую, что «финикийцы (без сомнения, евреи) и сирийцы Палестины сами признают, что научились этому обычаю у египтян»[58].
